«Слово новомучеников»: как верующие восстанавливают память об убитых в годы советского террора

Мы постоянно оговариваемся, что сравнивать масштабы и жестокость нынешних событий в России и советских репрессий некорректно, но вольно или невольно проводим аналогии между современностью и прошлым. За одном исключением: тогда Православная Церковь оказалась под ударом наравне с другими группами и организациями, так или иначе чуждыми новой власти. Сейчас же все выглядит иначе: кажется, что Церковь и государство существуют в гармоничном союзе, а относительно недавние (что такое сто лет в масштабах истории?) гонения на священников и верующих уходят в тень славных побед прошлого и разнообразных духовно-патриотических акций настоящего. 

Но так кажется не всем. Исследователи церковной истории, участники документального видеопроекта «Слово новомучеников», уже почти два года напоминают о событиях столетней давности, зачитывая на камеру письма священников и верующих из заключения и ссылок. Эти тексты звучат с каждым днем все актуальнее и заодно напоминают, какими могут быть (да и, собственно, призваны быть) христиане в самые страшные времена.

Новый цикл программ планируется снимать на Беломорканале – если участники проекта смогут собрать достаточно средств для этой командировки. О том, как появилась идея таких съемок и чем можно помочь, тем, кто пытается донести до современников опыт репрессированных, нам рассказал руководитель проекта – преподаватель ПСТГУ Кирилл Алексин.

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Как появился проект «Слово новомучеников» и что вам хотелось донести до зрителей через эти ролики? 

– Проект появился сначала у меня в голове осенью 2021 года. Я читал книгу о. Георгия Митрофанова «Очерки по истории Русской Церкви XX века», а фоном происходила ликвидация «Мемориала» и разные другие события, напрямую связанные с тем, что у нас называется «исторической памятью». В какой-то момент я очень красочно начал себе представлять, как слова героев книги (а там очень много цитат из документов, в том числе пространных) звучат там, где они впервые прозвучали: в тюрьмах, в церквях, на местах, где герои этой книги жили когда-то. Но звучат не в прошлом, а в настоящем. Представил, как мы проживаем эти слова вместе с ними, и понял, что я очень хочу, чтобы кое-что из сказанного тогда было услышано в России сегодняшнего дня.

Тут нужно пояснить, что история репрессий для меня не чужая. У меня самого один прапрадед был расстрелян по 58-й статье, были другие родственники, которые прошли через ГУЛАГ или в нём сгинули. Одно из самых ярких воспоминаний в моей жизни – это посещение Бутовского расстрельного полигона (мне тогда было лет 16). В среде моего общения эта тоже тема исключительно важна. И вот этой важностью и вместе с тем – переживанием прикосновения к опыту новомучеников – хотелось поделиться с другими. Так родился наш проект. И вот уже больше полутора лет мы работаем над ним небольшим дружным коллективом. 

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Герои роликов – кто они, как вы их выбираете? Как решаете, какой текст должен прозвучать, используете уже опубликованные тексты или работаете с архивами?

- Мы придерживаемся хронологического принципа – идём из осени страшного 1917 года в страшный 1937, который в тексте одной из церковных служб называется «годом, наполненным дыханием ада». В основном мы читаем опубликованные тексты (в ПСТГУ, где я работаю, есть огромный центр по исследованию этой эпохи, и этот центр ведёт активную издательскую деятельность). Чаще всего это письма (их много сохранилось), но нередко письма открытые, направленные не лично семье или другу, но группе единомышленников. Бывают, конечно, и очень личные тексты. Мы сейчас собираемся в экспедицию в Карелию и планируем там в одном из эпизодов прочитать письмо священника Василия Надеждина жене, написанное в Кеми на пересылке, а в другом – письма священника Анатолия Жураковского – он работал на лесоповале на берегу строящегося Беломорканала и отправлял семье прекрасные стихи, в которых описывал свои переживания. Ни тот, ни другой домой, конечно, не вернулись, для о. Василия это было и вовсе предсмертное письмо. Но зато сколько там любви и благодарности, а вовсе не отчаяния или горя.

Как я уже говорил, моя среда общения к теме гонений на Церковь в XX веке очень чувствительна. У каждого есть свои любимые новомученики, про которых он читал в книгах или писал (например, в выпускной работе в университете). Конечно, именно те, про кого ты больше знаешь, с текстами которых знаком – они для тебя ближе, ты хочешь им дать голос сегодня. В каком-то смысле ты его будто сам слышишь, когда ходишь по местам, связанным с твоими героями, и остаётся только дать услышать этот голос другим. Здесь сложно говорить о какой-то репрезентации. Огромное количество писем и уж тем более протоколов допросов или проповедей до нас не дошли по разным причинам. Что-то хранится только у родственников и никогда не публиковалось. Но многое известно. Один из моих друзей – Михаил Гар – диакон, историк, много знает по теме и, когда возник вопрос о наполнении проекта, я сразу обратился к нему. Именно его видение истории взаимоотношений Церкви и государства в Советской России и его знание документов легли в основу нашего повествования. Это не совсем общепринятая интерпретация. 

Историю обычно пишут победители. Понять, кто в истории репрессий победитель, – довольно сложно. В семинарских учебниках картинка обычно не слишком конфликтная: сначала Церковь сильно гнали, потом при Сталине о чём-то договорились и как-то до 1988 года дотянули. На самом деле, это история попыток поставить Церковь на колени перед государством, что до конца советской эпохи так и не было реализовано во всей полноте. Историю этих попыток за первое десятилетие советской власти мы отразили в спецвыпуске, который так и называется: «На оба колена». Это слова из переписки чекистов друг с другом, в которой они обсуждали, как найти в Русской Церкви митрополита, который перед ними на оба колена готов встать.

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Чем «Слово новомучеников» важно сейчас? В церковной среде нередко сравнивают эпоху гонений XX века с современностью в том плане, что Церковь пережила такие страшные времена, а теперь все хорошо, строятся храмы, есть поддержка государства… Если исходить из такого противопоставления, тексты новомучеников – лишь исторические документы, не передающие опыта, важного для современников?


- Мы часто недооцениваем, как сильно поменялась жизнь благодаря опыту XX века. В одну реку дважды войти нельзя, да и обратного пути из реки нет. Церковь (или страна, если хотите) прошла через опыт террора и перешла на другой берег, оставив этот опыт в себе. Можно продолжить мысль Дудя из фильма «Колыма: родина нашего страха», где он показывает, что страх перед репрессиями/пытками/несправедливым заключением – это то, что в значительной степени определяет нашу жизнь сегодня. Кризисы XX века – это не просто следствие человеческой ненависти, для Церкви – это кроме всего прочего ещё и тяжелая школа адаптации под новые социально-политические реалии. И эти самые реалии люди Церкви осмысляли… я бы сказал, трагически. Знаете, например, что является главным критерием при принятии решения о канонизации жертв коммунистического государства? Если человека расстреляли при Сталине или он сгинул в лагерях, то для канонизации от него требуются две вещи: чтобы он никого не сдал на допросе и не признал вины. А это тот самый случай, когда отказ от подписи в протоколе или отказ от показаний мог стоить жизни или пяти-семи лет лагерей (дополнительно).

Или вот в Церкви очень ценится послушание. Особенно – послушание иерархам. А что делать, если твой епископ, руководитель – пошел на какую-то сделку с совестью/властями и тебя принуждает в этой сделке принимать участие? А если он просто тебя предал? Кто он для тебя? Чем ты ему обязан? 

Или другой пример. Мы все привыкли, что РПЦ (или другая поместная церковь) – это такая понятная по структуре иерархическая система со своими плюсами и минусами. Каждый знает, кого он в чём должен слушаться, у кого какие пределы компетенции. Но с 1918 по 1927 год никакой признанной государством единой православной церкви в России не было. Была патриаршая церковь (нелегальная, но отстаивавшая свою независимость), были лояльные «красные попы» – обновленцы (многие из их лидеров, кстати говоря, при царской власти были черносотенцами). Власти хотели избавиться и от тех, и от других, но последовательно. После легализации (регистрации) РПЦ в 1927 году значительное количество духовенства не признало компромисс с властью, который сделал легализацию возможной, и осталось вне новой структуры (эти люди известны как «непоминающие»). В ситуации такой неопределенности – кому священник должен подчиняться? В какую церковь прихожанину ходить? В ближайшую открытую? В подпольную? А если ни той ни другой нет рядом? На какие компромиссы можно идти, а на какие нет? Как разговаривать с чекистами? 

Тексты, которые мы читаем, содержат ответы в том числе и на эти вопросы. Эти ответы зачастую не ситуативные, а принципиальные, и на опыт наших героев ориентироваться можно не только в 1920-30-х годах, но и в 2020-30-х. 

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Здесь вспоминается прозвучавшее в одном из последних выпусков письмо епископа Виктора (Островидова) митрополиту Сергию (Страгородскому) – отказ поддержать декларацию 1927 года, в которой было заявлено о лояльности Церкви Советскому правительству. Это письмо связано не столько с опытом гонений, сколько с опытом переживания внутрицерковных конфликтов. 

– Да-да, именно об этом я и говорю. Дискуссии о том, как могут/должны взаимодействовать Церковь и государство – это не просто поиск правых и виноватых в конкретном конфликте, а осмысление того, что такое Церковь, насколько важна её внешняя структура, что такое авторитет, харизма. Что такое пресловутая «церковная аполитичность», какие были ошибки в церковно-государственных отношениях в имперскую эпоху.

Иногда такого рода рассуждения имеют характер не просто частных писем, но целых трактатов (например, у нас был выпуск про «Соловецкую декларацию», которую составила большая группа заключенного в СЛОНе духовенства и направила в Москву). Там основной посыл в том, что «не в целости внешней организации заключается сила Церкви». Эти люди понимали какие-то вещи сильно лучше, чем мы сегодня. 

Лично мне все эти дискуссии показали очень важное различение – между лояльностью власти и солидарностью с властью. 

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Как реализуется проект: как проходят съемки, сколько людей участвует в подготовке роликов?

- Сниматься мы зовём разных людей – от журналистов до епископов и от докторов наук до студентов. Приведу два самых дорогих мне примера. В первом сезоне в одном из эпизодов в Петербурге у нас снимался о. Георгий Митрофанов, с книги которого началась вся эта история. А во втором сезоне спикер в одном из эпизодов в Сыктывкаре – Николай Алексеевич Морозов, сам родившийся в Печорлаге. Для нас гораздо важнее не статус спикера, а то, чтобы для него была важна тема. Всё время приходится наталкиваться на минимальный процент женщин-спикеров и женских текстов, но тут история не на нашей стороне – они писали их заключенным священникам, поэтому после всех тюрем и пересылок, через которые проходили их адресаты, таких документов очень мало сохранилось.

Съёмки у нас проходят в очень бюджетном формате – мы снимаем обычно на две камеры, но работа режиссёра, звукорежиссёра, операторская работа, освещение и монтаж в общей сложности делают производство довольно затратным и трудоёмким мероприятием, особенно когда эти съёмки проводятся не в Москве, а где-нибудь поздней осенью на сильном ветру на берегу Северной Двины и по несколько эпизодов за день в разных локациях. Мы сейчас снимаем про 1930-е, и к этому времени уже почти все наши герои находились не в Москве, а в лагерях, ссылках или «минусах» (запрете на проживание в крупных городах СССР). 

Лично для меня как руководителя сложнее всего согласовать работу продакшена и научного консультанта, который составляет комментарии к текстам источников. Перевод с языка научной статьи на что-то более приемлемое для ютуба – отдельная большая работа, которая подразумевает постоянное самостоятельное погружение в материал, фактчекинг, уточнение каких-то моментов, непонятных вне контекста.

Сейчас у нас отснят материал до июня 1929 года и отдельные эпизоды из более позднего периода. Второй сезон мы планируем завершить печально известным Приказом наркома Ежова №00447, с которого начался Большой террор, после чего в рамках большого студийного эпизода мы прочитаем прощальные письма и расстрельные приговоры, поговорим о тех людях, чья жизнь оборвалась в 1937-38 гг. 

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Что было самым сложным или больше запомнилось в процессе съемок? 

– Самым сложным было научиться рассчитывать силы. В первый день съёмок мы сняли семь эпизодов, и это было очень тяжело. В командировках, когда у нас нет возможности заранее посмотреть место и прикинуть, как мы будем снимать, – очень многие вопросы приходится решать на ходу. Но тут с опытом всё-таки приходит что-то. Самым лёгким и радостным было создание концепции. Мы точно знали, чего мы хотим. 

Откройте «Яндекс Карты» на любом месте в России и вбейте в поиск «улица Дзержинского». Вы увидите, что она есть примерно везде. Топонимика наполняет смыслами наше жизненное пространство. Мы говорим «улица Дзержинского», но у нас нет поводов произносить имена новомучеников или читать их тексты. А в общественном сознании существует то, что воспринимается зрением, слухом, то, что входит в повседневность. И вот мы хотим хотя бы для кого-то эту ситуацию изменить. 

Сегодня ни для кого, наверное, не секрет, что коллективная память является социокультурной конструкцией. Она сохраняет не аутентичное прошлое, а его версию, принятую конкретным сообществом. Социальные группы сохраняют память о прошлом, преследуя определенные цели. Например, определить границы сообщества, сформировать представление о себе, переутвердить социальный порядок. Кто сейчас жив в этой памяти для Русской Церкви? Александр Невский? Пётр и Феврония? Нет, это, скорее, государственный нарратив, навязанный Церкви. А что она сама может предложить нам из нарративов о прошлом, чтобы через них мы как-то по-новому смогли осмыслить наше (довольно жуткое, на самом деле) настоящее? Нельзя помнить всё. Мы что-то помним и что-то забываем, вытесняем. Сила есть у такой памяти, которая переживается, проговаривается в мемориальных практиках, в топонимике, в каких-то событиях, которые происходят сегодня. 

Поэтому не только сохранение, но проживание памяти новомучеников – людей, которых не сломали, – это то, что сегодня нужно России и конкретно Церкви в России. 

Приведу одну яркую историю. Мы снимали священника, прадед которого весной 1918 года сказал на молебне по случаю Декрета об отделении Церкви от государства пламенную речь (эпизод называется «Плачь, родная страна»). Уже ни храма этого нет, ни текст этот из неспециалистов почти никто не знает. И вот заходит правнук во двор дома, который стоит на месте, где был этот храм, выходит оттуда на Арбат и читает на камеру эту проповедь. Мимо ходят люди, и никто из них толком не знает ни о храме, ни о гонениях, да и о советских репрессиях в целом если и знают что-то, то очень немногое. Что «суровое было время, но зато победили» и что Сталин страну «принял с сохой, а оставил с атомной бомбой». Про победили и про бомбу все знают, а про Бутовский полигон, Левашовскую пустошь, Колпашевский яр или Сандармох знать неудобно как-то, непатриотично. И вот люди идут мимо, а он стоит и читает: 

«Плачь, родная страна! плачь, рыдай, родная Россия-мать! Святыня твоей государственной жизни, право-закон грубо растоптан, свобода Твоего слова безжалостно раздавлена, неприкосновенность личности жестоко попрана, и истерзаны все, даже последние лепестки Твоей юной благоухающей свободы». И дальше очень много всего, в том числе о том, что «вы отнимите наши храмы – а мы будем служить в домах и даже в подземельях». И через это всё лейтмотивом – «мы вас не боимся» без всякого, надо сказать, оскорбления или пренебрежения к оппоненту. Меня вообще всё время работы над проектом поражает, с каким достоинством новомученики держали себя, не позволяли себе ни унижаться перед оппонентом, ни унижать его самого. 

В 1940 году прадед нашего спикера умер в тюрьме. Не за эти конкретные слова, а за всё вместе. За то, что объединял вокруг себя людей, за то, что не шел на компромиссы, которых от него ждали большевики. За то, что был священником в стране, где Церкви был намечен путь «в архив истории» и никак иначе. 

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Сейчас идет сбор средств на третью часть проекта – «Письма с Беломорканала». Что планируется сделать там? И вы обязательно хотите связать съемки с местностью, ведь, кажется, читать письма на камеру где угодно, это потребует меньше средств…

– Беломорканал – это вообще особое место. За 10 лет (с 1931 по 1941) через него прошло огромное количество людей. Максимальная одновременная численность заключённых ББК составила почти 108 тысяч человек. А почти рядом, в Кеми, находилась «материковая часть» Соловецкого лагеря – пересыльный пункт, где заключенные ожидали отправки морем на острова или по этапу – на юг. Через эти места прошли в том числе некоторые новомученики, письма которых дошли до нас. Это и священник Василий Надеждин, которого я уже упоминал, и священник Роман Медведь из Москвы, знаменитый киевский проповедник отец Анатолий Жураковский, молодой иеромонах Варлаам Сацердотский – один из лидеров тайных общин в Петербурге, епископ Афанасий Сахаров из Владимирской области. В житиях они часто предстают в первую очередь как герои веры, а нам очень хочется показать, что этот героизм заключался не только в их смерти, в том, как они вели себя перед лицом гонителей, но и в повседневной жизни, которая на лесоповале тоже была не слишком благополучной. Но они сквозь эту барачную повседневность умели видеть свет. Мне кажется важным показать людям места и обстоятельства, в которых жили наши герои, - увидеть такие же сосны, такую же водную гладь, как и они - и через это по-новому для себя прожить их слова. В Карелии мы надеемся не только посетить лагпункты Белбалтлага и отснять материал, но и установить на полигоне Сандармох близ Медвежьегорска памятный знак тем священникам и мирянам, кто был расстрелян на этом полигоне. 

Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта
Процесс съёмки сюжета.
Фото предоставлено авторами проекта

Исследования истории репрессий сейчас кажутся не самым безопасным занятием, а те, кто ими занимается, порой сталкиваются с большим количеством проблем (здесь можно вспомнить дело историка Дмитриева, исследователя захоронений в Сандармохе). В связи с этим у вас нет опасений за перспективы проекта? 

– Мне не кажется, что мы делаем что-то антигосударственное. Важное, актуальное – несомненно. Напомнить лишний раз, что каждый человек ценен, а за веру можно умирать – это очень полезно для России.  

Чтобы наш проект задушить, не нужно прилагать больших усилий – достаточно просто оставить нас без денег. А чтобы дать нашим планам реализоваться – нужно перейти на сайт «Планета», где идет сбор на новые серии проекта, и поддержать проект «Слово новомучеников: Письма с Беломорканала». Надеюсь, кто-то захочет так поступить.