Александр Шатравка – о том, каково это, пройти через карательную психиатрию

Противника власти можно затравить и выдавить из страны, можно посадить или убить, а можно – объявить сумасшедшим. Сегодня это снова актуально в России. Такой метод борьбы с несогласными в СССР стал не очень массовым, но системным, начиная с 1960-х годов, хотя были случаи и до того. Через карательную психиатрию проходили ученые и рабочие, поэты и военные. Многие оставили воспоминания. Жорес Медведев и Владимир Буковский, генерал Петр Григоренко, Валерия Новодворская и Наталия Горбаневская, математик Леонид Плющ и поэт Виктор Некипелов. Их лечили не просто психиатры, а действующие офицеры КГБ.

Специальные психиатрические больницы были, по сути, тюрьмами, в которых, вдобавок к несвободе, заключенных пытались избавить от инакомыслия – препаратами, разрушавшими здоровье и мышление, иногда – просто причиняли боль. Надо ли добавлять, что медицинских показаний к применению этих лекарств не было.

Александр Шатравка на себе испробовал пыточную карательную психиатрию, не утратил при этом личность и остался верен себе во всем, вплоть до длинных волос, которые не пожелал остричь в 1970-е и носит по сей день, – а ему недавно исполнилось 75 лет.

Служить в советской армии Шатравка тоже не хотел. А хотел увидеть мир. О чем говорил открытым текстом. И, когда учился в мореходном училище, готовившем штурманов и механиков для гражданского флота, не скрывал желания ездить за границу. Тогда и попал впервые в психушку.

«Меня там изрядно помучили, – рассказывает Шатравка в интервью SOTA. – Сульфазин кололи в задницу (препарат, вызывающий резкое повышение температуры до 40-41, лихорадку, затруднение движения и сильные боли. Формально должен был применяться для ограничения буйных пациентов. В настоящее время препарат исключен из российского государственного реестра лекарственных средств – Н.Б.). А еще физраствор по пол-литра в каждую ногу (для образования отеков) и горячие уколы магния (тоже повышение температуры). Я не помню почти месяц, был кошмар. Потом они месяц мне ничего не делают. А потом комиссия и вопрос на комиссии: ну, а теперь за границу хочешь? Я им: всё, мол, больше не хочу. И меня тут же освободили – дали понять, что к чему. Но я же все равно хотел.

И не просто хотел, а в 1974 году попытался бежать. 

– Мы с братом целый год работали на Криворожстали и копили, а потом уволились и поехали искать лазейку. В Крыму купили лодку надувную. Объехали весь Крым – гиблое дело. Лодку отправили домой почтой, пригодится. И поехали вдоль границы аж до Ужгорода. Смотрим, нос не пролезет нигде. Доехали до Вентспилса в Латвии. Нашли лес, красивый пляж. Не сейчас бежать, а разведать. Ага… Пляж закрыт по ночам. Висят таблички, что погранзона, глухо. Доехали до Таллина, а там как военная зона, к порту не подойдешь. Мы поняли, что и этого пути не будет. У нас был друг криворожский, который до этого служил на границе в Финляндии. Он говорит: давайте, я вас там проведу.

Набрали с собой еды, сигарет, мазей от комаров, карта у нас такая плохая была. Нас четверо – мы с братом, друг мой Боря и Анатолий, проводник, убедивший нас, что перейти границу не составит никакого риска, а в случае провала – получим максимум по три года лагерей. Впоследствии выяснилось, что толком он ничего не знал.

У Финляндии был договор с Советским Союзом о выдаче нелегально перешедших границу. Нам предстояло лесами до Швеции около 280 километров.

– А конечный пункт, куда вы хотите, был известен?

– Адрес американского посольства в Швеции. Я выучил, как сказать «политическое убежище в Швеции». 

В общем, не без приключений, вышли туда, где два столба – советский и финский.  Перелезли через финский забор.  Но через сорок минут, как мы границу прошли, тревогу забили. Советские сначала думали, трое. Но это был самый массовый переход на советско-финской границе с 1945 года. На заставе тарарам. В общем, президент Финляндии Урхо Кекконен тоже приказал нас искать.

– Финны искали?

– Финны. Им сказали, что, если они не найдут, советские будут своими силами искать. А мы не ожидали, что в Финляндии будут нас искать далеко от границы. Думали, ну вдоль дороги полицейским сообщат. А что бросят вертолеты и поисковые группы вглубь страны, не ожидали. И пограничник Толик не ожидал….

Мы нашли заброшенную баню и устроились переночевать. Нас разбудил шум вертолета. Толик сказал, что пожарники лес проверяют, но тут ввалился финский пограничник с собакой. Приехали. Но советские искали троих. А нас четверо. Финны вроде даже сначала решили, что ошиблись, но мы документы спрятали под полом, а надо было сжечь. Овчарка нашла. Я спрашиваю, вы нас обратно в Россию отправите? Борис говорит, нам три года тюрьмы. Они плечами пожимают, мол, плохи ваши дела.

Спустя 31 год Шатравка вместе со съемочной группой журналиста Дэвида Саттера приехал в тот же город Куусамо, куда его привезли в 1974… Они пробрались в запретную зону, где погранзастава. Их задержали финны, оштрафовали, а потом начальник заставы сказал Шатравке, что его сестра замужем за тем пограничником с собакой, который их нашел.

Кекконен наградил тогда Антти Лейво и его собаку памятным кубком. Лейво сказал Шатравке, что выполнял свой долг, впрочем, Шатравка зла не держал – сами виноваты, не надо было ночевать в баньке, где их взяли.

А вернувшись в 1974 году в наручниках на советскую территорию, Шатравка требует, чтобы его скорее отправили в Америку. И – попадает в институт судебной психиатрии имени Сербского на экспертизу. 

Там ничего плохого не происходит. С ним разговаривают врачи, и милые старушки-нянечки, которые аккуратно записывают все сказанное и передают врачам. Потом случается разговор, определивший дальнейшую судьбу Шатравки.

— Выбирай: десять лет пребывания в больнице или десять лет лагерей, — предложила врач.
— Зачем мне десять лет больницы, я уж лучше трояк в лагере отсижу, — сказал я. 
— И брата на десять лет втащил, — добавила она.
— Почему на десять, если восемьдесят третья статья — до трёх? — не соглашался я.

— На чем моя экспертиза и закончилась. Я вышел из кабинета, сочтя, что я сдал экзамен и получил диплом дурака в Институте им. Сербского: кто же в здравом уме выберет колонию.

В январе 1975 Верховный суд Карельской АССР приговорил Бориса к двум с половиной годам в колонии общего типа, а Анатолия — к трём.

Шатравке и его брату тоже принесли постановление суда – принудительное лечение в Днепропетровской больнице специального типа.

Там было несколько коллег по цеху, тоже пытавшихся перейти границу в разное время. Например, Юрий Ветохин, уникальный человек, который дважды пытался бежать из СССР, после второй попытки был признан невменяемым, его 8 лет «лечили», серьезно подорвав его здоровье. А в 1979 Ветохин все-таки убежал из СССР, спрыгнув с борта круизного лайнера в Молуккском море. Шатравка потом не раз встречался с ним в США.

— Мы сами себя упекли в дурдом... Потому что, знаете, когда моему брату 20, мне 23, и тебя ждет три года тюрьмы, — это полжизни. Это сегодня я бы посмеялся – три года или десять лет. Я побывал уже в дурдоме, когда от армии косил. Я видел, там убийцы всего полгода ждут освобождения. Я думал, сейчас меня отправят домой в Кривой Рог. Там еще несколько месяцев и – опять дёру. 

В Днепропетровске увидел многих диссидентов, о которых по западному радио рассказывали. Я не знал, что они сидят по суду. Что их там мучают. Мне относительно повезло, а вот мой брат попал к врачу-садисту. Многие люди, которых привозят, поняв, куда попали, начинают доказывать: я здоровый, отправляйте меня заново на суд. А поздно менять – ты что, такой умный, что обманул психиатрию? Получи тогда по полной.

Что такое спецбольница – «гасящие», подавляющие волю, меняющие личность лекарства. Не хочешь глотать таблетки, то же самое введут инъекционно. Санитары-уголовники. Поборы. Побои. Грязь. «Укрутка» – когда человека плотно в несколько слоев обматывают мокрой простыней, и она, высыхая, мучительно сжимает тело.  Безнаказанные убийства тех, кто ослаблен: могли просто забить насмерть, а потом написать, что умер от естественных причин. И доктора в погонах, которые не очень даже шутят, что трудно лишь первые десять лет. Шатравка был покрепче своего брата, плюс ему повезло с менее ретивым доктором.

— Брату давали расслабляющие волю препараты. Такие уколы, чтобы он все рассказал. А что он может рассказать? Он такой еще как бы домашний. И они его сильно мучили.

В 1976 Плюща выпустили из страны. За него сильно боролись французские коммунисты, и он в Париже дал пресс-конференцию. Назвал тех, кого пытали по соседству. Нас, в частности. И через пару месяцев начали днепропетровскую спецбольницу освобождать от тех, кого назвали. В Казань, в Талгар, кого куда. Мы с братом попали в Черняховскую. Это был санаторий после Днепропетровской. Я даже на свободу не хотел.

Хотя мне и в Днепропетровске давали только одну таблетку. В Черняховской поначалу тоже начали давать трифтазин. От него только сонливость, но не крутит и не ломает. Понимаете разницу? А потом меня перевели к брату в отделение. Брат вообще в Черняховске ни одной таблетки не получал. И там такой врач хороший был, Жеребцов Дмитрий Федорович. Он говорил: я бы пол-отделения отправил на зоны, им нет места в больнице. И поэтому даже уголовников он не лечил.

В Днепропетровской спецбольнице находился также уже сильно «залеченный» украинский математик и диссидент Леонид Плющ. Шатравка с ним познакомился и общался, хотя это было непросто, дозы Плющу давали просто лошадиные. Как сообщало неподцензурное правозащитное издание «Хроника Текущих Событий» (выпуск 32), лечащий врач на вопрос жены Плюща, какие же симптомы заболевания свидетельствуют о необходимости продолжить лечение ее мужа, ответила: «Его взгляды и убеждения» … 

— В 1976 Плюща выпустили из страны. За него сильно боролись французские коммунисты, и он в Париже дал пресс-конференцию. Назвал тех, кого пытали по соседству. Нас, в частности. И через пару месяцев начали днепропетровскую спецбольницу освобождать от тех, кого назвали. В Казань, в Талгар, кого куда. Мы с братом попали в Черняховскую. Это был санаторий после Днепропетровской. Я даже на свободу не хотел.

Хотя мне и в Днепропетровске давали только одну таблетку.  В Черняховской поначалу тоже начали давать трифтазин. От него только сонливость, но не крутит и не ломает. Понимаете разницу? А потом меня перевели к брату в отделение. Брат вообще в Черняховске ни одной таблетки не получал. И там такой врач хороший был, Жеребцов Дмитрий Федорович. Он говорил: я бы пол-отделения отправил на зоны, им нет места в больнице. И поэтому даже уголовников он не лечил.

Когда Шатравку «вылечили» и освободили, он постарался жить так, чтобы не иметь дела с советской властью.

— Меня выписали из больницы 22 марта 1979 года как инвалида второй группы. Лето я провел в лесах Свердловской области, добывая сосновую смолу, зарабатывая хорошие деньги и не переставая думать, как выбраться из Советского Союза. Украинское КГБ не могло запретить мне передвигаться по территории Советского Союза, но меня мог задержать первый встречный милиционер и при желании снова поместить в сумасшедший дом.

В предновогоднюю ночь я скрывался на даче у друзей в подмосковном поселке Расторгуево. Здесь, в Москве, я познакомился с диссидентами из Московской Хельсинкской группы.

В июле 1982 года я был арестован на севере Тюменской области, получил три года лагерей за сбор подписей под документом правозащитной группы «Доверие».

В самой миролюбивой стране мира Шатравку взяли за распространение документа, призывавшего к уничтожению ядерного оружия. Документ назначили антисоветским. В ноябре Шатравку доставили на экспертизу в Институт Сербского. Признали… вменяемым и за клевету на советскую власть отправили в лагерь на три года. Тяжелый уголовный лагерь, где профилактически били чуть не каждый день. Затем Шатравке подкинули наркотики и продлили срок. Сломать не смогли. Параллельно на Западе шла кампания по его освобождению. 

— У меня был страх, что я умру в СССР. Никогда не вижу ни Нью-Йорк, ни мир, ничего. Такое страшное, безвыходное положение. Я не хотел умирать, я хотел добиться цели. С другой стороны, это было маловероятно. Дэвид Саттер (с 1976 по 1982 – корреспондент «Financial Times» в Москве – Н.Б.) мне вызовы отправлял. Я подавал в ОВИР документы на выезд по вызову Дэвида Саттера.

В своей книге Шатравка рассказывает: когда узнал о том, что его выпускают, решил, будто это галлюцинация. 

Выехать из СССР можно было только по воссоединению семьи, чаще всего в Израиль, и Шатравке КГБ дал «приглашение от родных из Израиля». Он направился в Нью-Йорк. Дал показания о злоупотреблении психиатрией в СССР на слушаниях в Комиссии по безопасности и сотрудничеству в Европе. Работал таксистом. Потом «повысил класс», стал дальнобойщиком, реализовав свою всегдашнюю мечту о путешествиях.

— Ты сам по себе босс и хозяин. Тем более гонять по всей стране, по всем штатам. Так и получилось.

Какое-то время вместе с женой владел компанией по грузоперевозкам, но лицензионные правила требовали слишком большой административной суеты, и Шатравка вернулся к статусу одиночки.

Из бежавшей в 1974 году и мечтавшей попасть в Штаты четверки он единственный, кто жив и живет в США. Брата Мишу советская власть «залечила». Он погиб в 1988 в СССР.

— Ваши родители – советские люди. Как они отнеслись к вашему побегу?

— Вы знаете, я должен быть очень благодарен, потому что, от бежавшего с нами моего друга Бориса Сивкова мать отказалась сразу. А мои и на свидание приезжали, и посылки посылали. 

— В итоге игра стоила свеч? Не многовато вы лет жизни потеряли?

— Я уже сорок лет живу в Америке. Разве можно сравнить? Конечно, да. Я прошел 17 тюрем, лагеря общего и строгого режима, институт судебной психиатрии. Три специальные и три обычные психиатрические больницы. Повидал разный сброд всех рангов и степеней. Но не стал ни вором, ни убийцей, ни моральным уродом только благодаря вере вырваться на свободу в Америку.

— А что посоветуете сегодняшним борцам с нынешней властью в России?

— Если тех, кто за эту власть, — большинство, то пусть ее противники уезжают и закрывают за собой дверь поплотнее.

При подготовке интервью использованы фрагменты книги Александра Шатравки «Побег из рая».