РПЦ готовится к церковному суду над священником Иоанном Бурдиным, еще в прошлом году публично высказавшимся против войны в Украине. Это, увы, не первый случай репрессий против антивоенно настроенного духовенства в Русской Церкви, но необычным в данной истории стало одно обстоятельство – обвиняемому заранее позволили ознакомиться с материалами его «дела» и с тем, в чем конкретно он обвиняется с точки зрения церковных канонов. Так мир узнал, что РПЦ, помимо прочего, обвиняет отца Иоанна в ереси пацифизма. Мы попробовали разобраться, действительно ли пацифизм — ересь, как он связан с другими ересями, упомянутыми в обвинении, и чем удивляют обвинительные материалы?
Дмитрий Лебедев / Коммерсантъ
Обвинительные материалы против о.Иоанна обширны, и разбирать их детально в рамках одной статьи просто невозможно (да и нет необходимости), поэтому обратимся к самым ярким фрагментам. Начнем с конца и посмотрим, что конкретно сказано в обвинении о ереси пацифизма.
Загадочное 13-е правило
«Пацифизм, которым священник Бурдин пытается прикрыться от обвинений в его адрес, не совместим с действительным учением Православной Церкви, в частности, изложенным в "Основах социальной концепции". Пацифизм в разные эпохи церковной истории присутствовал в еретических доктринах — у гностиков, павликиан, богомилов, альбигойцев, толстовцев, обнаруживая, подобно иным утопическим идеологиям, связь с древним хилиазмом. На всем протяжении своей истории Православная Церковь благословляла воинов на защиту Отечества. Диковинная фраза о. И. Бурдина, произнесенная им в беседе с одним из журналистов и затем опубликованная с целью создания впечатления о церковном узаконении пацифизма, что, мол, в Византии воинов, убивавших на войне, отлучали на 15 лет от Причастия, едва ли может быть следствием его невежества: судя по его статьям на приходском сайте, он обладает достаточным образованием, чтобы усваивать Византии подобную практику по ошибке. Это ложь, направленная на дискредитацию Русской Православной Церкви и исторической России, в которой такой практики нет и никогда не было и быль не могло, как не могла она бытовать и в Византии. Здесь нет нужды входить в толкование 13 правила Василия Великого, которое, возможно, дало повод для подобной нелепой выдумки", — написано в материалах «дела».
Любопытно, что в другой части текста обвинители все-таки возвращаются к толкованию этого правила, стремясь убедить читателей, что другие святые отцы говорили совсем иное, да и живший в IV веке богослов Василий Великий, хотя бы и говорил так, а все-таки так не думал, и никто так не делал. Мы тоже «войдем в толкование» и процитируем святоотеческое правило:
«Мне кажется, что наши отцы не считали убийства на войне убийствами из снисхождения к защитникам целомудрия и благочестия. Но, может быть, не худо посоветовать, чтобы они, как имеющие нечистые руки, в продолжение 3‑х лет удерживались только от приобщения» (речь в правиле Василия Великого о том, что в течение трех лет воинам, проливавшим кровь, не стоит принимать причастие – если о.Иоанн в каком-то интервью увеличил этот срок до 15 лет, он, действительно, ошибся, вероятно, спутав ситуацию с другими древними практиками покаяния).
Иными словами, Василий Великий, действительно, не приравнивал убийства на войне к убийствам по личным мотивам, но и святыми тех, кто убивал по приказу и по необходимости, считать не предлагал. Любые правила святых отцов и постановления церковных соборов принято рассматривать с подборкой более поздних толкований и уточнений знатоков канонов, чаще всего прибегают к толкованиям византийских историков Зонары, Аристина и Вальсамона. И по этому поводу их уточнения вполне совпадают: да, святой отец не говорит, что воевать нельзя, но имеет в виду, что совершившие убийство, хоть бы и на войне, «имеют нечистые руки». Рекомендация эта, действительно, не применялась на практике, но не потому, что ее сочли неуместной, а потому (объясняют толкователи), что соблюдая ее, «воины никогда не будут причащаться божественных даров (…), ибо они никогда не будут иметь возможности в течение 3‑х лет прожить в мире»: реалии древней Византии были таковы, что воевала она постоянно.
А еще толкователи правила напоминают, что оно пригодилось церковным иерархам, чтобы отказать императору Никифору Фоке, когда он предложил причислять убитых на войне к лику мучеников и прославлять как святых (эта история тоже что-то нам напоминает, не правда ли?).
Вот, собственно, о чем идет речь, когда спорят о 13-м правиле Василия Великого.
Воевать нехорошо, но приходится?
Но в обвинении упоминается и современный документ, к которому мы обращаемся, чтобы разобраться, что и как считает современная РПЦ по разным актуальным вопросам. Что говорится о войне и мире в «Основах социальной концепции РПЦ», на которые ссылается обвинение?
Там вопросу посвящен раздел VIII с толстовским названием «Война и мир», который начинается с того, что «война является физическим проявлением скрытого духовного недуга человечества — братоубийственной ненависти», а причины войн, которые постоянно ведутся на земле, — в грехопадении человека, из-за которого он регулярно злоупотребляет своей свободой в дурных целях. «Убийство, без которого не обходятся войны, рассматривалось как тяжкое преступление пред Богом уже на заре священной истории» (здесь вспоминается заповедь «Не убий», данная еще в Ветхом Завете). С другой стороны, «признавая войну злом, Церковь все же не воспрещает своим чадам участвовать в боевых действиях, если речь идет о защите ближних и восстановлении попранной справедливости. Тогда война считается хотя и нежелательным, но вынужденным средством» (воевать нехорошо, но приходится). Также документ пытается объяснить «нравственные границы войны»: если уж воевать, то только по необходимости и по правилам, чтобы «обуздать стихию военного насилия».
Далее следуют самые интригующие абзацы документа:
«В нынешней системе международных отношений подчас бывает сложно отличить агрессивную войну от оборонительной. Грань между первой и второй особенно тонка в случаях, когда одно или несколько государств либо мировое сообщество начинают военные действия, мотивируя их необходимостью защиты народа, являющегося жертвой агрессии. В связи с этим вопрос о поддержке или осуждении Церковью военных действий нуждается в отдельном рассмотрении всякий раз, когда таковые начинаются или появляется опасность их начала.
Одним из явных признаков, по которому можно судить о праведности или несправедливости воюющих, являются методы ведения войны, а также отношение к пленным и мирному населению противника, особенно детям, женщинам, старикам. Даже защищаясь от нападения, можно одновременно творить всяческое зло и в силу этого по своему духовному и моральному состоянию оказаться не выше захватчика».
Значит, пацифизм – представление о невозможности какой-либо справедливой войны и о том, что противостоять злу можно только мирными методами, действительно, не сочетается с христианскими представлениями (если вообще отказаться воевать, то придут какие-нибудь враги, все завоюют, и будет хуже). К тому же современные объяснения православных толкователей вопроса строятся вокруг идеи, что заповедь «не убий» не имела абсолютного характера, ведь в разных ветхозаветных сюжетах войны начинались даже и по указаниям Божиим, а потом в христианской истории было немало канонизированных воинов и тп.
Но в этих рассуждениях есть некоторое лукавство, потому что:
а) уравнивается ветхозаветная и новозаветная норма. А ведь каждому, кто начинает изучать Ветхий Завет, объясняют: жестокость ветхозаветной истории была вынужденной, потому что люди существовали в пораженном грехом падшем мире, но в новозаветной истории Христос дал людям средства сопротивляться греху, и поэтому для христиан нужна более высокая нравственная планка. В ветхозаветной истории было еще много интересного, вроде многоженства, кровосмешения и кровной мести, но никто на этом основании не предлагает христианам «повторять». Поэтому обоснование каких-то явлений современности ссылками на то, что они были в Ветхом Завете, довольно сомнительный аргумент.
б) игнорируется ранний период христианской истории, в которой Церковь как община гонимых последователей Христа уже существовала, а вот христианского государства с официально признанной религией еще не было. Некоторые исследователи отмечают, что в этот период христианам явно был близок пацифизм, и ссылаются, например, на слова Иустина Философа: «И мы, которые прежде один другого убивали, не только не враждуем с врагами, но, чтобы не солгать и не обмануть делающих допросы, с радостью исповедуем Христа и умираем». Однако отсылки к этому периоду очень неудобны, потому что очень многое в Церкви гонимой было совсем не так, как стало на новом этапе существования Церкви государственной (поэтому время от времени в церковной среде и появлялись призывы вернуться к практикам «истинной христианской общины», но получалось в новых реалиях не очень). Приходится признать, что, перейдя в новую фазу существования в империи, христианская церковь как институт во многом изменилась, и отношение к войне изменилось тоже: империя не могла не воевать, а если все подданные императора были христианами, то и солдаты тоже, куда же им деваться и т.п. (см. толкования на правило Василия Великого).
Главный вопрос, который обозначен и в «Основах социальной концепции…», в том, какую войну считать не оборонительной, а агрессивной? Ведь вот мы теперь знаем, что бывают упреждающие удары из самозащиты, и поди разберись, где тогда начало обороны? Вопрос тонкий, неудивительно, что многие века христиане предпочитали поменьше о нем задумываться, «исполняя воинский долг». Но, если еще в XIX столетии большинству жителей Российской Империи казалось вполне естественным, что народу православному надо воевать за христианского царя-батюшку и всяческие традиционные ценности, не разбираясь, агрессивная там война или оборонительная, то уже в начале XX века не все были в этом уверены. Толстовство пытается вписать (или вернуть) идею о непротивлении злу насилием в христианский контекст, соответственно, данным вопросом задаются другие религиозные философы, а страшная история XX века подкидывает им новые поводы для размышлений: если уж приходится сопротивляться злу силой, то где грань между таким сопротивлением и попытками силой принудить к добру?
Однако это уже иная увлекательная история. А мы вернемся к нашей.
Про пацифистов-альбигойцев
«Пацифизм в разные эпохи церковной истории присутствовал в еретических доктринах — у гностиков, павликиан, богомилов, альбигойцев, толстовцев, обнаруживая, подобно иным утопическим идеологиям, связь с древним хилиазмом», — сообщается в обвинительных материалах к истории о.Иоанна Бурдина.
Ересь — это что-то искажающее христианское вероучение в принципиальных для него вопросах. Поскольку христианство учит, как человеку спасти свою душу, искажает его то, что мешает этому спасению. Вряд ли пацифизмом, одной из главных заповедей которого является «Не убий», можно как-то ужасно исказить христианские доктрины. В христианстве есть запрет священникам брать в руки оружие, есть и древняя монашеская традиция, подразумевающая уход от мира, в том числе и отказ от участия в военных действиях (хотя, как ни странно, прямого запрета на это для монашествующих, действительно, нет, и иногда они вполне успешно участвовали в обороне монастырей). Но все же ничего принципиально антихристианского в пацифизме на уровне личного выбора человека вроде бы не будет.
А при чем здесь диковинные учения, которые перечислены в обвинении?
Гностики — сторонники древней идеи, что подлинно спасительное сакральное знание — тайное и доступно лишь особой группе избранных (обычно избраны они для этого еще до рождения), а другим людям все равно не спастись. Именно здесь кроется принципиальное противоречие с христианством, предлагающим истину и спасение каждому. К тому же гностицизм обычно предполагает дуализм — представления о том, что материальный мир сотворен злым демиургом, который находится в противоборстве с добрым Богом. Отсюда могут следовать интересные выводы, вроде допустимости оргий (тело же — плохая штука, и с ним можно делать что угодно, не жалко).
Павликиане, жившие в Малой Азии где-то в VII-IX веках, сперва неправильно начали толковать учение о Святой Троице (с его правильным пониманием в христианской истории было много сложностей, отсюда и разнообразие ересей), а затем тоже додумались до дуализма. И богомилы, жившие на Балканах в X-XV веках, считали, что землю и все живое на ней, включая наши тела, создал злой бог, а вот души – творения доброго Бога, и таким образом все материальное в мире — злое начало. Схожие представления были и у альбигойцев, которые жили на юге Франции, в Лангедоке в XII-XIII веках.
Где во всем этом пацифизм, спросите вы? Нам тоже интересно. Учения, исходившие из того, что материальный мир и все, что в нем происходит, — зло, обычно доходили также до отрицания церковной иерархии и государственной власти, включая и поддержку ее военных кампаний. Однако это не мешало, например, альбигойцам оказывать вооруженное сопротивление стремившимся искоренить ересь католикам — альбигойские войны в Лангедоке длились лет двадцать, с пацифистами столько воевать не получится.
Про толстовство уже упоминалось, однако главной проблемой этого учения с точки зрения официальной Церкви было отрицание основных христианских доктрин — о божественном происхождении и воскресении Иисуса Христа. То, что толстовство также призывало к несопротивлению злу силой, являлось лишь дополнением.
Древний хилиазм, с которым каким-то образом связаны все перечисленные учения, — это своеобразная трактовка Откровения Иоанна Богослова, в соответствии с которым между Вторым пришествием Христа и окончательным Концом Света наступит «промежуточный этап»: тысяча лет, когда Христос будет править на земле (название «хилиазм» происходит от греческого слова «тысяча»). К этому представлению, действительно, восходят различные утопии, надеющиеся, что Царство Божие можно устроить прямо на земле, если все начнут вести себя нормально и никого не обижать. Христианское богословие учит, что так не получится: все равно в природе грешного человека кроется тяга ко злу, которую отдельные праведники могут побеждать ценой больших усилий, но она обязательно где-то прорывается, и приходится держать зло в рамках, нащупывая баланс между любовью и всепрощением, с одной стороны, и необходимостью регулировать мировые безобразия, с другой стороны. Только после Конца Света все будет иначе (как и почему — это тоже отдельная история за рамками нашего разбора).
Видимо, обвинение, отсылая к вышеперечисленным соображениям, пытается показать, что пацифизм — какая-то такая лютая утопия, которой могли вдохновляться только еретики с их странными заблуждениями. Но если у перечисленных еретиков, помимо прочего, и были пацифистские установки, то еретиками они все-таки являлись не по данной причине. Так можно осудить как ересь и любые вполне благочестивые представления, например, стремление к скромности и воздержанию. Ведь практически все перечисленные еретики, от гностиков до толстовцев, призывали к аскетичному образу жизни, но из этого еще не следует, что постящиеся христиане впадают в ересь!
Именно поэтому данный пункт обвинения выглядит очень странно и привлекает так много внимания.
Про фальшивый пацифизм
Но, наверное, важнее другое: в проповеди о.Иоанна Бурдина, за которую он пострадал, собственно, нет последовательных призывов к пацифизму, только возмущение конкретными событиями:
«Мы, христиане, не смеем оставаться в стороне, когда брат убивает брата, христианин — христианина. Не будем повторять преступлений тех, кто приветствовал действия Гитлера 1 сентября 1939 года. <...> В контексте происходящих событий это значило, что он провел знак равенства между началом "спецоперации" и нападением нацистской Германии на Польшу, положившим начало II мировой войне», — пишут в обвинении, и это, конечно, что-то ужасное с точки зрения новых российских законов, но к пацифизму отношения не имеет.
Правда, обвинение приводит еще множество цитат и публикаций о.Иоанна в социальных сетях и интервью, где осуждается практика почитания святых за воинские деяния и церковное оправдание войн, — некоторые из этих цитат надо разбирать в контексте конкретных ситуаций, некоторые кажутся, в самом деле, странными и не очень корректными с исторической и даже канонической точки зрения, однако последовательной пацифистской идеологии за ними все же не стоит.
Видимо, поэтому составлявшие обвинение церковные деятели спешат оговориться, обвиняя священника не просто в пацифизме, но еще и в «псевдопацифизме» — потому что, осуждая агрессию России, он в то же время не осуждает Украину (далее следует ставший уже классическим набор аргументов «где вы были 8 лет»):
«На самом деле он псевдопацифист, хотя бы уже потому, что нет сведений о том, что раньше, когда ВСУ совершали преступления на Донбассе, стреляя по его городам, убивая мирных жителей, которых в массмедиях Киева клеймили как человеческий мусор, обзывали ватниками, называли русских недочеловеками, существами с нечистой смешанной кровью, о. Иоанн Бурдин когда-либо публично высказался по этому поводу с обличениями, подобными тем, какими он разразился, когда стал свидетелем действий, предпринятых для защиты жителей Донбасса. Неизвестно и о его реакции на устроенное в его родном городе Одессе аутодафе — оставшееся безнаказанным массовое сожжение людей, выступивших сторонниками сохранения русского мира. Так что пацифизм его мнимый, односторонне ориентированный, за ним отчетливо видна его антироссийская политическая позиция, в нашей стране воспринимаемая как неприемлемая, и что важно подчеркнуть, радикально расходящаяся с позицией Русской Православной Церкви, ему, несомненно, известной»
Священника осуждают не за последовательное пацифистское мировоззрение, а за критику государственной позиции в этом конфликте, и почему-то приписывают РПЦ политические взгляды. А вот это совсем странно, потому что в тех самых так хорошо известных обвинителям «Основах социальной концепции РПЦ» черным по белому написано:
«Перед лицом политических разногласий, противоречий и борьбы Церковь проповедует мир и соработничество людей, придерживающихся различных политических взглядов. Она также допускает наличие различных политических убеждений среди ее епископата, клира и мирян, за исключением таких, которые явно ведут к действиям, противоречащим православному вероучению и нравственным нормам церковного Предания».
Обвинение стремится доказать, что взгляды о.Иоанна на причины данной войны каким-то образом ведут его к противоречиям с православным вероучением, но непонятно, как совместить одно с другим.
В результате обвинители доходят до любопытных пассажей: «Очевидно, что вся проблема заключается в том, что о. Иоанн расходится с Русской Православной Церковью в вопросе, что называть злом? О. Иоанн все твердит, что «христиане одной страны (не могут) убивают христиан другой», однако как быть с тем фактом, что христиане вдруг начинают участвовать в злых деяниях националистического режима, неужели само наименование христианина делает его стерильным от зла?».
Мы тоже можем задаться этим вопросом, но кого в конкретном конфликте считать националистическим режимом и пособниками зла, — это каждому приходится решать, исходя из собственной оценки имеющихся источников информации о происходящем, а не с помощью ссылок на Писание и канонов. И, значит, та или иная точка зрения на этот вопрос не может противоречить христианскому вероучению и расходиться с позицией Церкви.
Впрочем, большая часть обвинительных материалов посвящена критическим высказываниям о.Иоанна в адрес современной внутрицерковной ситуации и решений высшей иерархии. И это в современной Русской Церкви — хуже ереси.
Так что ни в пацифизме и не в хилиазме дело.
