«Журналист», – с непередаваемой иронией произнес польский пограничник. Я ехал в Украину первый раз за последние 10 лет: россиянин с украинской визой – невероятная редкость по нынешним временам.
Пограничник, очевидно, не верил в то, что я говорю правду, не помогала и пресс-карта. Впрочем, уже на украинской границе, в поезде Перемышль-Львов, ко мне отнеслись с большим пониманием: сработало бывшее у двух женщин-пограничниц в планшете письмо от Главного управления разведки (ГУР) Украины.
Да, в наше время признаваться в таком равно уголовной статье, но нежелательному иноагенту терять нечего. Все просто: сейчас в Украину россиянину можно попасть только по договоренности с кем-то из ее властей. Либо это будут спецслужбы, либо непосредственно Офис президента или правительство. В моем случае все было довольно просто: у меня было приглашение от «Легиона «Свобода России», который входит в Интернациональный легион, а тот подчиняется тому самому Главному управлению разведки. В интервью с Цезарем я уже рассказывал о том, что это подчинение было вызвано в начале войны очевидным фактом: россиян невозможно было интегрировать в структуры ВСУ напрямую, поэтому пришлось действовать таким обходным – через разведку – путем.
С тем самым волшебным письмом дело пошло хорошо: мой паспорт довольно быстро проштамповали, с пограничницей мы поговорили о том, каково сейчас жить журналисту в изгнании, не опасно ли родственникам в России, – и поезд успешно пересек границу, поехав во Львов и дальше в Киев – мимо разбомбленного за несколько часов до этого вокзала в Фастове («Нет там больше вокзала», – как горько заметит на следующий день мой киевский знакомый.)
Но «мы везем – и ты вывезешь», – обнадеживали пассажиров надписи на подголовниках от «Укрзализницы».
Первое впечатление от собственно Украины оказалось парадоксальным: в вагон вошел пограничник, наряженный Дедом Морозом, вернее, Святым Николаем. Дело в том, что я въезжал в страну ровно на День святого Николая, который объявлен покровителем ВСУ. Каждому из пассажиров вручили своеобразную открытку с QR-кодом, который вел на YouTube, а там все тот же святой Николай поздравлял пассажиров со своим днем и, конечно, желал победы Украине.
Военные реалии чувствовались уже в поезде, хотя и не очень сильно: например «Укрзализница» рекламировала чай «Гранато-мед», обыгрывая слово «гранатомет»: часть средств от продаж этого напитка шла на покупку гранатометов для ВСУ. Как оказалось позже, этот же чай можно было приобрести и на сайте самих железных дорог вместе с постельным бельем и прочими услугами.
Впрочем, забегу немного вперед: я ожидал увидеть гораздо больше связанного с войной, но среди сувениров, на плакатах, на улицах, в поведении горожан в Киеве и уж тем более в приграничье все оказалось иначе. Военных сувениров в соответствующих магазинах практически не оказалось.
Да, безусловно, по всей Украине висит реклама ВСУ, но это не стандартная российская «получи сколько-то миллионов за вербовку», а совсем другое: отдельные воинские части рекламируют сами себя. В Киеве чаще всего можно увидеть рекламу Третьей штурмовой. Огромной световой куб прямо на Майдане Независимости посвящен именно ей. Как объяснили мне позднее, каждое воинское подразделение, которое хочет получить новобранцев не только за счет ТЦК, ищет для себя своего рода фандрайзеров, которые собирают ему деньги: на них покупаются не только оружие или вещи для бойцов, но и реклама: таким образом украинские войска ощутимо отличаются от российских.
При этом такая военная реклама органично соседствует с совершенно привычной и обычной для нас: ювелирные магазины, лекарства, машины, айфоны – все это есть в Украине, несмотря на то что страна воюет уже скоро пятый год.
Встречается даже политическая реклама: так, в Киеве, в витрине одного из домов на Крещатике, висят плакаты политика, призывающего ввести смертную казнь за коррупцию и принять другие столь же радикальные меры. Характерно, что поверх плакатов популиста кто-то прикрепил листовку с фотографией собачки и подписью о том, что лучше смотреть на собачку, чем на стыдную политическую рекламу во время войны.
Собственно, раз мы уже заговорили о Киеве, в него и приедем на том самом поезде. В конце поездки включается запись от «Укрзализницы»: «Наша ключевая миссия – вернуть 4 миллиона эвакуированных нашими поездами». Пора на выход.
Что сразу поражает в Киеве, так как поезд приходит поздним вечером, – это темнота: из-за того, что российская армия бомбит подстанции, электроэнергии в столице Украины не хватает. Поэтому на улицах, у магазинов и кафе, стоят генераторы, которые хоть и оглушительно тарахтят, но дают электроэнергию. А в домах каждый обустраивается как может: одни покупают так называемые экофлоу – по сути, огромные пауэрбанки, другие просто сидят в темноте, но, тем не менее, света на улицах очень мало: он в основном из витрин. По этой же причине не работают и эскалаторы в ТЦ: экономия одного из самых ценных сейчас в Украине ресурсов – энергии. Здесь невозможно не вспомнить залитую светом Москву, ее новогодние световые украшения и не сравнить с той темнотой, которую российские бомбежки приносят соседней стране.
По свету можно говорить о географии нынешней Украины: чем западнее, тем его больше, потому что российские ракеты куда меньше летят во Львов, чем в приграничные регионы – и наоборот, чем ближе к российской границе, тем ситуация с электричеством хуже. Идя вечером по Сумам, приходится постоянно светить себе под ноги фонариком. Основное освещение там по ночам – это вспышки артиллерии на горизонте.
Обстрелы – это еще одна примета военного времени, с которой сталкивается человек, который приезжает в Украину. Моя первая же ночь в Киеве ознаменовалась воздушной тревогой: да и в принципе редкая ночь там проходит сейчас без них. Местные разделяют воздушные тревоги на два вида: опасные и «ну, можно не спускаться». При вторых в бомбоубежище идут только вновь приехавшие, в итоге грустно смотря друг на друга, а вот при первых людьми заполняется уже и метро.
При этом по ночам ходить по украинским городам, кроме самых западных, куда-то, кроме убежищ, нельзя: действует комендантский час. В это время происходит передвижение военной техники и ловят российских наводчиков. Говорят, что комендантский час породил новый вид криминального бизнеса – ночное такси, в котором шоферами выступают военные. Впрочем, самому мне с этим сталкиваться не приходилось, и остается только пересказывать слухи.
Опять же, чем ближе к границе с Россией, тем раньше начинается комендантский час: если в Киеве и во Львове жизнь прекращается в полночь, то в Сумах, Харькове или Запорожье уже в 23:00. Особенно странно это выглядит в сравнительно мирном Львове, где ночной клуб на главной площади Рынок работает с 20.00 до 00:00, и назвать его по-настоящему ночным в силу этого не особенно получается.
Но все равно всюду жизнь, и когда гуляешь по Киеву уже где-то в районе десяти вечера, видишь на стеклянном мосту с видом на Днепр огромное число молодежи, фотографирующейся на фоне ночных темных пейзажей, будто и нет никакой войны, а ты где-нибудь на парящем мосту в Зарядье.
Сочетание мирного и военного в современной украинской жизни довольно трудно описать, хотя ты начинаешь очень быстро чувствовать его и привыкаешь к этой искаженной реальности. Приведу пример: когда приходишь в кинотеатр, тебе продают билет, но сразу предупреждают: если будет воздушная тревога, он будет действовать в течение ближайших дней, вы сможете вернуться на такой же сеанс. Ты в ответ улыбаешься и говоришь, что уезжаешь уже завтра, но успеваешь проникнуться этой еще одной новой для тебя деталью.
Я специально говорю здесь о кино, сувенирах – приметах той самой мирной жизни, которая из Украины никуда не ушла. Не нужно думать, что вся Украина – это исключительно военные облавы. Нет, совсем не так: на улицах украинских городов можно увидеть множество мужчин, которые, возможно, и боятся ТЦК, но, тем не менее, ходят на работу или в магазины. Кто-то из них получил бронь, кто-то просто слишком молод для мобилизации, впрочем, есть и самые экзотические способы не попасть в армию: так, например, мне рассказывали о том, что увеличился приток в богословские вузы. Дело в том, что через них, получив образование, можно стать капелланом и, хотя и быть военным, но все же не оказаться непосредственно среди штурмовиков.
Однако документы воинского учета проверяют на самом деле: по рассказам местных жителей, на выезде из спальных районов по утрам регулярно случаются массовые проверки на временных блокпостах. В Киеве такого, однако, меньше: здесь люди больше знают свои права, им легче достучаться до прессы и добиться огласки в соцсетях.
С проверкой столкнулся и я сам, когда ехал обратно из Киева во Львов. Утром на львовском вокзале меня остановил патруль: помог литовский ВНЖ и фраза «Я иностранец», сказанная на чистом русском языке.
Еще одно важное наблюдение именно про язык: когда я последний раз был в Киеве в 2015 году, найти украиноговорящее заведение там было довольно сложно, сейчас – все наоборот. С тобой первым делом заговаривают именно на украинском, и в большинстве случаев, даже если ты отвечаешь на русском, диалог продолжается без проблем, но все-таки на украинском. Впрочем, на улицах русский язык, конечно, слышен, и чем ближе к российской границе, тем его больше, но прежнего обилия уже нет: в Вильнюсе, не говоря уже про Ригу, услышать его зачастую проще.
Однако к русскому языку нет и никакой неприязни: единственно ее можно увидеть, но не услышать во Львове, где на многих магазинах, театрах или ресторанах в туристическом центре висят плакаты о том, что «эта территория свободна от российскомовного культурного продукта», напоминания о том что язык, вернее, мова – это кордон нации и т.д. Впрочем, каюсь, в такие места я не заходил: других было гораздо больше, а за пределами Львова ничего подобного видеть и не приходилось: опять же по словам местных, эта черта характерна для одной конкретной области.
Наоборот, в тех же Сумах или Харькове в частном порядке вывешивается довольно много русскоязычных объявлений, бытовых, не связанных с государством. Это лишний раз подчеркивает, насколько же безумной оказалась война, развязанная Путиным.
Граница между Россией и Украиной сейчас вообще довольно иллюзорна. Я говорю не только о «ленточке» – эвфемизме российской армии, но и буквально о том, что две армии, ВСУ и ВС РФ, зачастую очень трудно отличить друг от друга: те офицеры «Легиона», с которыми мы были в поездке, как-то включили песню «Триста тридцать три» – рэп, посвященный артиллерии. Когда я рассказал им о том, что в России есть своя одноименная песня, они удивились. Две армии поют похожие друг на друга песни, буквально как в Гражданскую войну.
Мифы о жестокости противника, кстати, соответствуют зверствам Гражданской. Один из взятых в плен «Легионом» россиян (рассказываю со слов сопровождающих) искренне поблагодарил: «Спасибо, что не запенили!»
– Не что? – удивленно переспросили у него.
– Нам говорили, что вы пленным заливаете пену в анальное отверстие: спасибо, что пощадили.
Не менее примечателен был и еще один диалог: я спросил, как «Легион «Свобода России» называет своих противников: не могут же сражающиеся в нем россияне говорить о «русне». Офицер «Легиона» ответил: «Да как-как – пидорами». Ему возразил его напарник: «Так это же вроде они нас так называют… Или они первые придумали?»
Кто придумал слово «пидор» по отношению к противнику первым, так и осталось неизвестным, но это уже и неважно: анекдотичная история показывает, насколько именно гражданской оказывается эта война, где стороны понимают друг друга без перевода и сражаются за территории, которые веками находились в одном культурном поле.
Однако которую ночь проводя в бомбоубежище или идя по городу под обстрелом, трудно не проникнуться ощущением, что с той стороны реально находятся редкостные пидоры.
Как выглядит типичное бомбоубежище? – Это подвал и не более. В хорошем случае – подвал глубокий, на каком-нибудь минус не первом этаже. В плохом – подвал с трубами, куда, прилети по дому даже небольшой дрон, хлынут и кипяток, и канализация разом. Так уж вышло, что города не приспособлены под обстрелы. Да и не набегаешься в эти убежища, если первая тревога звучит в час ночи, вторая в три, а последняя – в 6 утра. Остается только стоически махнуть рукой, потому что завтра на работу, чтобы там ни думала себе российская армия.
Хотя я все равно, конечно, скачал себе приложение «Повiтряна тривога» – и в ужасе вздрогнул, когда среди ночи оно прекрасно поставленным мужским голосом потребовало пройти в убежище. Кто же знал, что по умолчанию там стоит максимальная громкость. Сирены за окнами звучат тише: это их и плюс, и минус. Иногда оповещения об угрозах приходили и пушами от правительства Украины – но понять принцип, когда они есть, а когда их нет, так и не удалось.
Зато получилось подтвердить информацию от Forbes, рассказывавшего, что с «Кинжалами» ВСУ борются подменой геолокации на столицу Перу Лиму, чтобы ракеты сбивались с курса: одним утром в Киеве мой телефон внезапно стал уверять меня, что нахожусь я именно там, хотя ракетной опасности в этот момент и не было. Столкнуться с таким за пару недель пришлось, однако, лишь один раз, так что об эффективности системы судить трудно.
И еще немного о бомбоубежищах и атаках по столице Украины: на «Букинге» отели теперь указывают убежища в качестве своего преимущества. И пусть это будет даже просто минус первый этаж с мирным спортзалом, само наличие указателя «Укрыття» вселяет надежду. Многие приезжие используют еще один лайфхак: за всю войну удары по окрестностям Банковой практически не наносились: поэтому гостиницы в ее районе котируются особенно высоко.
Увы, в прифронтовых городах безопасных районов уже нет. Особенно это видно в Харькове: в следах от обстрелов практически весь город. Помпезные советские здания на главной площади стоят все со сплошь забитыми фанерой окнами, и жизнь идет только на первых этажах. На язык просится слово «теплится», но нет: жизнь именно идет, обычная, с новогодними кафе и разукрашенными витринами, главное не поднимать голову вверх.
А так – куда ни выйдешь из метро, наткнешься на следы путинских «освободителей». Вот разбитая ударами школа: «Центр принятия решений», – с горечью цедят сопровождающие.
Они не мешают идти в любое место в городе, но настоятельно просят не разделяться: фронт тут совсем близко, километров 30, и силовики настороже. В метро мы неизбежно натыкаемся на молодого полицейского, требующего документы, но, посмотрев их у сопровождающих и произнеся еще одно волшебное по нынешним временам украинское слово «військові», он теряет интерес: все в порядке.
Военные далеко не всегда здесь ходят в форме, скорее – наоборот, в хаки лишь те, кто приехал на день с близкого фронта, закупиться продуктами или еще чем-то необходимым, в остальном же военные неотличимы от гражданских. Нет разницы зачастую и у машин: выданные в начале войны на черных номерах (отличительный армейский признак) довольно быстро кончились, и теперь ездят на обычных. Иногда армейскую машину можно отличить по странным антеннам-грибкам на крыше, так выглядит РЭБ, но в городах из особо не используют.
Идем по городу дальше, бросая последний взгляд на руины школы. На одном из ее чудом уцелевших окон сохранилась новогодняя надпись, сделанная еще тогда, когда здесь шли уроки: «Перемога, мир, 202…» Последняя цифра отсутствует, и непонятно, то ли не стерли, то ли боялись загадывать изначально.
Сейчас в Харькове совсем другие школы – подземные. Одни из них оборудованы прямо на станциях метро — классы в отгороженных помещениях с «окнами», выходящими на рельсы. На выходе со станции сталкиваемся с двумя вереницами детей: они как раз спускаются с улицы на уроки.
На одной из станций сохранилось оформление времен осады Харькова: тут жили и рисовали дети.
Вход в метро сейчас, кстати, бесплатный: это еще одно следствие войны. В Киеве плату не отменили, но она символическая: 8 гривен, примерно 15 рублей, хотя поезда ходят с непривычно долгими для Москвы интервалами – минут по 8.
Говорят, где-то в Харькове строятся и специальные подземные школы, предназначенные уже только для учебы. Как бы скоро ни остановилась война, в том, что она будет лишь поставлена на паузу, никто уже не сомневается.
Город вообще готовится к долгой жизни на пороге войны: и эта жизнь должна быть нормальной. Мы ездим по спальному району, по которому, пока не отогнали ВСУ, била ствольная российская артиллерия. В обычных советских многоэтажках, каких полно и в любом крупном российском городе, черным выделяются сожженные квартиры. Но рядом – такие же, однако уже отремонтированные, свежеокрашенные, доведенные до блеска дома. Этот контраст опять показывает, что происходит с Украиной: она выживает под огнем, восстанавливает разрушенное, регенерирует, хотя спасти удается далеко не все.
Посреди ремонтируемых домов – пустырь. Эту многоэтажку восстановить не удалось: снаряды разрушили ее до основания.
Парадоксально, но в этом районе, куда приходились основные удары России, жило наибольшее число именно этнических русских, вполне вероятно, симпатизировавших Путину. Приехавшие сюда для работы на харьковских заводах в советские времена, они получили квартиры в «спальнике» и подумать не могли, что те уничтожит российская армия. Вместе с ударами закончились и иллюзии. А во дворе – еще раз подчеркну, совершенно обычном, неотличимом от любого российского, хоть в Москве, хоть в Новосибирске – напоминанием о близости путинского мира стоит сожженный остов автомобиля, который еще не успели вывезти на кладбище машин, уничтоженных за время войны.
Район, кстати, все еще остается опасным, хотя российскую артиллерию и отогнали. Но въезжаем мы туда не сразу: приходит очередное предупреждение о воздушной тревоге, которую мы пережидаем на ближайшей заправке. Вот, – говорят сопровождающие, смотря на карту в телефоне, – самолет над Белгородом. Вскоре становится ясно, что это был разведчик, но вот уже второй: он выпускает КАБ, который, опять же, судя по карте, летит в сторону Волчанска. Тревогу отменяют, можно ехать дальше.
Нужно оговориться: слово «сопровождающие» может вызвать неверные ассоциации – то ли конвоя, то ли этаких «старших группы из КГБ», как в советские годы. В действительности же речь идет о двух молодых военных – ощутимо моложе меня, задача которых обеспечить безопасность, а не помешать. На досуге мы разговариваем с ними о самых разнообразных вещах: от жизни в разных странах до литературы, благо, в их речи нет-нет, да и проскользнет какой-нибудь Керуак.
Однажды я не удерживаюсь от вопроса: «А кто у вас в «Легионе» придумал завершать посты фразой «Имя нам Легион»? Вы же знаете источник? – Нет. – Это из Библии, про Христа и бесов, вселившихся в стадо свиней: «Ибо Иисус сказал ему: выйди, дух нечистый, из сего человека. И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: легион имя мне, потому что нас много».
Шок в глазах собеседника и неподражаемая реакция: «Ебаный интертекст!»
А вы говорите – военные…
Но снова – в Харьков. Нельзя не упомянуть еще об одном знаковом месте – рынке. Типичный, знакомый «до детских припухлых желез» по 90-м и нулевым. Вот тут померить одежду, тут купить веник, а вот и павильоны с мясом и рыбой. И по этому рынку тоже прилетело, сравнительно недавно, и здесь снова покупают еду люди, а перед входом стоит статуя торговки. Какого вам здесь надо, «освободители» города от людей? Вопрос бессмысленный, но от этого не менее горький.
От ракеты и бомбы не убережешься: это по Киеву стреляют по ночам, а здесь, в приграничье, может прилететь в любое время. Еще не Харьков – село под Сумами. Разговариваем с двумя женщинами, вышедшими из магазина. Они показывают на обгорелый остов дома: здесь было кафе, сюда прилетело, осколок попал девочке в глаз, возили на операцию в Одессу, но до конца вылечить так и не смогли.
Я по российской привычке прошел мимо этих руин: мало ли таких обгорелых остовов в наших деревнях безо всякой войны. Но здесь каждый из них приобретает свой особый смысл.
Говорят женщины, кстати, неохотно: видя неместных, сразу настораживаются, не россиянин ли, да еще и с моим типично московским выговором (в Киеве его, не предполагая плохого, назвали днепропетровским)? Тут уже совсем близко до фронта, не будет и двадцати километров, и еще с десяток – до Сум.
Вообще, россиянина во мне не опознали ни разу: мало ли восточных украинцев в стране, особенно сорванных с места войной. Однако диалоги случались самые неожиданные, например – с таксистом по приезде по дороге с вокзала в Киеве до гостиницы «Украина», бывшей «Москвы».
– А вы вот так сразу с вокзала – и в театр?
– Эээ… Да нет.
Кто же знал, что театр, и правда, там соседнее здание.
А в Киеве – театральный бум. Да, прямо во время войны: с московскими ценами в 30-40 тысяч на «Кабалу святош» не сравнить, но тысяч десять рублей отдать можно. Кажется, как и во время наполеоновских войн, попытка уничтожить страну дала резкий толчок национальному самосознанию и, как следствие, культуре: ведь все, что мы любим и до сих пор читаем, берет свое начало там, в первой половине XIX века. В кинотеатр в Киеве я тоже ходил неслучайно: фильм «Ты – космос» стал прорывом для украинского кинематографа, хотя тут, конечно, нужно рассказывать отдельно.
Но – снова к описанию Сум. До села, где мы увидели сожженное кафе, ехать пришлось с выключенными телефонами и по пейзажу, который сделал бы честь любому фантастическому фильму. Я, конечно, знал о вездесущих беспилотниках, о защищающих от них «мангалах» на военной технике, о противодроновых сетках, но увидеть реалии войны беспилотников своими глазами – это совершенно другое.
Ты едешь в коридоре из сетки. По бокам и над тобой – сеть, как будто ты в машине – какое-нибудь огромное насекомое, Грегор Замза, от которого отгородились такой вот сетчатой трубой, а небо над тобой – буквально в клеточку. Эти коридоры тянутся на километры, а выезды из них – занавесы из гигантских шнуров.
Сюрреализм, которому позавидовал бы и Дали, – защита от дронов, бьющим по машинам на дороге. Сквозь сетку они протиснуться не могут, а в шнурах «ворот» запутаются. И так – до самого фронта, сетчатые коридоры начинаются сразу за городом.
Прибавьте сюда еще невероятный звук, напоминающий тот, что издает самолет при взлете, только потише. Первый раз, понимая, что уже оказался в тех местах, где прилететь может в любой момент, я напрягаюсь, но оказывается – это вовсе не снаряд в небе. Просто в асфальте остались микровыбоины от гусениц и тяжелой техники, и автомобили, соприкасаясь с этакой «стиральной доской», создают характерный гул.
В него вплетается тихое попискивание: это еще одна полезная здесь вещь. Прибор, неуловимо напоминающий что-то из «Сталкера» – вторую часть игры, кстати, рекламируют в Киеве световой надписью на крыше одной из высоток. В зимнем тумане темного города выглядит это вполне в духе игры, слегка киберпанком.
У прибора сразу три разнородных антенны и экранчик. Антенны должны перехватывать сигналы вражеских дронов и передавать изображение с них на экран. А попискивание означает, что эти самые дроны поблизости уже есть. Про себя удивительную штуку я сразу назвал Зеркалом зла – как в романе Кира Булычева, где в зеркале можно было видеть того, кто сейчас делает тебе недоброго.
К счастью, дальше попискивания дело не пошло, экранчик за все несколько часов поездки оставался темным. Возможно, помогло как раз отключение телефонов, не «соблазняющих» дроны сигналом, или и правда коридоры из сетки отвадили охотников на людей от дороги.
В том месте, где коридор прерывался – строили новую дорогу – дежурили на всякий случай двое мужчин с ружьями – опять же от беспилотников.
До места ночной стрельбы, которую мы видели на горизонте, доезжать не стали: куда прилетело, озаряя небо розовым и будоража в памяти Блока, «Весь горизонт в огне», понять не удалось. Да и откуда небо выстрелом прочерчивал ответный красный пунктир, тоже не увидели. Но ночного ощущения беспомощности, когда одного звука хватает, чтобы в теле осталось с трудом подавляемое желание вжаться в ближайшее хлипкое деревце, хватило за глаза.
И опять контраст. На той же дороге, прямо входящей из города к позициям, стоит плакат с рекламой кафе: «О нашем медовике говорит весь город!» Медовик, и правда, прекрасный.
Покидая Сумы – в обратную сторону, вглубь Украины, проходим по их центру. Вот – театр имени Щепкина. Да, знаменитый московский актер XIX века учился в Судже, первые годы служил в театре в Харькове, а скончался в Ялте, не подозревая о вопросе «Чей Крым?». Как там у Путина – денацификация? Кто из денацификаторов не то что слышал о Щепкине, а хотя бы ходит в театры? И снова: в Киеве – театральный бум.
А совсем рядом с театром – уличные стенды с именами погибших военных. Стендов много, и за каждый день этой войны станет еще больше.
Впрочем, если здесь они умещаются на площади, то в Запорожье выстроились по обе стороны проспекта, и ты идешь среди этой галереи погибших: имя, позывной, даты, награды. Русские и украинские фамилии вперемешку. У каждого стенда три стороны, чтобы хватило места для всех погибших. Но все равно не хватит, и твоя обычная прогулка по улице нового прифронтового города оборачивается проходом сквозь строй мертвецов.
И это не государственная пропаганда, не муралы и билборды, как в России. Небольшой книжный во Львове точно никто не заставлял ставить в витрину самодельную табличку Free Azov.
Как никто не заставляет родственниц пленных бойцов «Азова» выходить на Крещатик с плакатами о своих близких, а проезжающие машины сигналить в их поддержку. Не зная, что происходит, я было подумал о ракетной опасности, пробке или свадьбе, но здесь – совсем другое, гражданская солидарность. И женщины на акции не боятся фотографий от прохожих – забытое в России ощущение, когда даже провластные пикетчики на всякий случай переспрашивают, а вы кто и зачем снимаете?
Солидарность нации, конечно, создает и государство. В вагонах метро (это всем знакомые старые московские вагоны) висят листовки с напоминанием о минуте молчания. Она – каждый день в 9 утра, и я видел, как под нее встают и молчат.
Но, конечно, люди устают. Во Львове статуи в центре спрятаны за баннерами, на которых написано «Будем любоваться после победы». Красиво – но рядом приписано от руки: «А что, если кто-то этого момента не дождется?»
И ты, с одной стороны, понимаешь эти усталость и страх, который затронул тебя только одним вечером во время бомбежки, по касательной. А с другой – понимаешь, как пусты и лживы все рассуждения о геополитике, о неправильном расширении НАТО и прочих ошибках Запада, вынудивших Путина… Вынудивших Путина убивать. Сжигать заживо людей в их квартирах. Угонять в плен, разрушать дома, а украинцев – закрывать дороги сетками и терять близких.
Вся эта ложь, которую столько лет показывал телевизор и которая теперь затекает и в «либеральную оппозицию», исчезает, стоит только посмотреть, что на самом деле происходит с Украиной. Для этого не нужно рисковать жизнью, спускаясь в блиндажи на фронте (хотя в один такой, подготовленный для обороны Харькова, я и спускался). Достаточно просто приехать и увидеть таких же людей, которые слыхом не слыхивали ни о каком «нацизме» и просто хотят, чтобы им дали возможность жить не под дулами российских пушек. Очень понятное желание – и совершенно не понятная боязнь той самой российской оппозиции хотя бы на несколько дней разделить эти ощущения: они хорошо проветривают голову от политических дрязг и смертельных обид, нанесенных парой резких слов за устрицами в парижском ресторане. Да и украинские рестораны вкуснее, оппозиционерам на заметку.
А в конце – просто один рекламный слоган с вокзала Львова. В эмиграции из-за чужого языка ты начинаешь очень скучать по таким простым вещам: когда реклама понятна сразу, а не чуть подумав и со словарем.
На выходе в город висит плакат сети львовских кофеен: «Мы знали, что ты сегодня придешь, и испекли круассаны». И ты, который сегодня на самом деле придешь, улыбаешься.
