«Следующий новый год мы будем встречать уже в другой России с другим правительством» - примерно такие слова звучат в новогодние дни среди тех, кто уехал в этом году из России. Иногда как пожелания, иногда – как уверенные прогнозы. Мы не знаем, сколько еще осталось Путину и его режиму, и где мы все будем через год. Но не зная будущего, решили обратиться к прошлому и посмотреть, какие планы и прогнозы строили русские эмигранты первой волны – те, кто покинул страну после октябрьского переворота сто лет назад. И что писала об этих прогнозах эмигрантская пресса столетней давности.
В музее Дома русского зарубежья им.А.Солженицына в Москве есть инсталляция в виде пирамиды чемоданов. Эти чемоданы символизируют одновременно и Россию, которую увозили с собой в эмиграцию люди, бежавшие от большевиков (книги, памятные вещи, фотографии и многое другое, чему предстояло стать символами покинутой родины в других краях), и надежду на скорое возвращение – ведь нередко чемоданы годами оставались неразобранными. «Никто не собирался устраиваться надолго, все мечтали: скоро большевиков прогонят, поедем домой», - сообщает размещенная здесь же цитата из воспоминаний барона Эдуарда фон Фальц-Фейна. Понять, как формулировались эти мечты, помогает знакомство с архивами эмигрантской прессы.
Чем хуже, тем лучше
Одним из самых известных журналов, скрашивавших жизнь парижской эмиграции на протяжении двух десятилетий – с 1920-х по 1940-е годы, были ««Современные записки», выпускавшиеся представителями партии эсеров. Этот солидный сборник статей и литературных отрывков поддерживал традицию дореволюционных «толстых журналов», в которых публиковались русские писатели и мыслители. Но в 1920-х больше внимания читателей привлекали не литературные новинки, а статьи иного рода, ведь журнал начинает издаваться в момент, когда ожидавшие скорого поражения большевиков эмигранты пережили тяжелое разочарование. В 1919 году белые войска под командованием генерала Деникина двигалась к Москве, но наступление не удалось, а отступление на юг завершилось в 1920 году трагической эвакуацией из Новороссийска и Крыма. Поскольку армии Деникина помогали оружием страны Антанты, поражение означало и отказ западных союзников от дальнейшей финансовой и военной поддержки белогвардейцев.
Но журналисты и публицисты не теряли веры в судьбу «Третьей России» (определение, введенное Гиппиус и Мережковским, означало общественные силы, не связывающие себя ни с «красными», ни с «белыми»). Об этих попытках оптимизма попытался рассказать редактор журнала Марк Вишняк в обзоре «На Родине» в январе 1921 года: «Русские демократы и социалисты свои политические судьбы всегда связывали с судьбами, так называемой, третьей силы, Третьей России. Теперь эта третья сила сделалась всеобщим фаворитом. Кто не ставит на нее? На следующий день после эвакуации Крыма П.Б.Струве заявил «борьба не только не прекращается, наоборот, - не связанная ни с какой системой, она станет более напряженной и глубокой, сделается более подвижной и всеобщей».
Берлинская эмигрантская газета «Руль» высказывалась в это время еще оптимистичнее: «Быть может, последний успех большевиков – первый момент их окончательного разложения».
Вишняк все-таки выразил некоторые осторожные сомнения в том, что военные успехи быстро приведут большевиков к краху: «Третья Россия будет. Но никто не ведает ни времени ни сроков». Впрочем, уже через пару номеров, после поражения Кронштадтского восстания, автор умудряется уже в этой неудаче разглядеть начало конца большевиков: «Перевернута новая страница истории России. Ею начинается новая глава – «Падение большевистской власти». Оптимизм объясняется тем, что наконец-то против большевиков выступили те, на кого они, казалось бы, опирались – народ, который очнулся и наведет порядок: «Волны взбаламученного народного моря уже лижут кремлевские стены. России не предстоит анархия. Россия уже в анархии… (…) Но первый благовест ее близкого освобождения от большевистской анархии уже раздался… Народ идет. Да свершится воля его! Да утвердится народовластие!».
Другой публицист-эсер, Николай Авксентьев, рассчитывал не на русский народ, а на объединение разных политических сил эмиграции. С этой позиции поражение армии Деникина виделось ему закономерным: «Последняя попытка не общественными силами, вне их и вопреки им победить большевизм – пала. Крымская трагедия в третий или четвертый раз показала негодность генеральско-диктаторского метода справиться с московскими правителями». Теперь наконец-то предстояло расстаться с вредными мечтами победить большевиков с помощью военной мощи, и устремиться к общественно-политическому объединению!
В дальнейшем планам объединения будет посвящено множество публикаций в эмигрантской прессе, и проблема, действительно, назрела. Не зря в 1926 году одна из читательниц парижской газеты «Возрождение» напишет в редакцию «нас, эмигрантов, в Советской России прозвали «самогрызами»», и пожалуется, что, покидая Россию в разгар очередной волны политического террора, открыла эмигрантскую газету и… «И что же мы прочли: половина газеты была занята полемикой с другой газетой – очень близкого к ней толка!».
Тем временем в «Современных записках» Авксентьев описывал итоги Совещания Членов Всероссийского Учредительного собрания, где, конечно, обсуждалось объединение тех самых политических сил во имя будущего России: «Мы уверены, что демократическое возрождение России близится, что новая, третья Россия скоро встанет на подобающее ей место. Мы уже чувствуем и знаем рост народных сил, несущих с собой расцвет этой Третьей России».
Объединение шло не гладко, потому что у представителей разных политических движений были разные взгляды на то, кто больше виноват в том, где они все оказались, и кому можно доверить почетную миссию спасения далекой Родины. Поэтому публицист сетовал: «Теперь снова, как в доброе старое время, на звание патриота надо выправлять патент. Пробирной палаткой, выдающей свидетельства на патриотизм и спасение отечества, заведует теперь г.Бурцев (организатор Русского национального комитета – прим.). Одних он признает прирожденными патриотами и спасителями; другим разрешает, скрепя сердце, делать это; от третьих требует известного ритуала: можешь-де и о спасении поговорить, но непременно на коленях, или бия себя в перси, или посыпав пеплом главу и т.д. Четвертым, наконец, не позволяется совсем»
Другой известный журнал, издававшийся с 1922 года в Праге (тоже эсерами), - «Воля России», также демонстрировал бодрый настрой авторов. Виктор Чернов в июле 1923 года возмущался книгой А.В.Пешехонова «Почему я не эмигрировал» - главным образом из-за ее названия: почему, собственно, автор книги решил за это оправдываться? Рецензент с иронией писал о «испуганных интеллигентах», которые пророчили России гибель, а теперь решили, что она и впрямь погибла. «Это Россия-то погибла! Стомиллионная Россия, знавшая на веку и половецкие, и печенежские, и татарские полоны, и бестолковые победы Изяслава над Мстиславом, и Мстислава над Изяславом, и варяжское княжение, и ханскую дань, и дубинку Петра Великого, и пору временщиков и нашествие Бонапарта с двунадесятью языками, и Николая Палкина, и столыпинщину, и распутинщину, и всемирную войну, - это она то не выдержит нескольких лет большевистского экспериментирования».
В нескольких номерах за 1924 год появился целый проект экономиста Карла Кочаровского «Политическое строение России», посвященный тому, как нужно будет обустраивать прекрасную Россию будущего после большевиков. Сначала кажется, что у автора есть некоторые сомнения: «могут ли в отсталой России построиться сразу те высшие формы демократии, к которым еще только подходит передовой Запад? В частности мыслимы ли они при той материальной и духовной разрухе, которую оставил после себя большевизм?». Но сомнения исключительно риторические: «Та разруха, которую оставит после себя большевизм, говорит не против полных, прямых форм демократии, а именно за них. Чем глубже окажется разруха, тем глубже будет нужда и необходимость в порядке, в хозяйственности, а значит и в наиболее совершенном государственном аппарате».
Словом, чем хуже, тем лучше, потому что, когда все окончательно развалится, легче будет построить на руинах наконец-то что-то человеческое: «только интегральный план строения Российской Демократии из трехсот тысяч живых скал – соседских веч – вдохновит всех несокрушимым величием здания, вдохнет мир и единение, выразит великий порыв России к Воле».
Затяжной крах большевиков
Не вся пресса стремилась публиковать аналитические обзоры и манифесты. Немало газет пытались сосредоточиться на новостной повестке, донося до эмигрировавших читателей, какая жуть творится в России (и как им повезло, что они сумели унести ноги). Надо понимать, что в 1920-х писать из Парижа или Берлина о происходящем в Москве было куда сложнее, чем сейчас, но журналисты старались, ссылаясь обычно на кого-то из «только что приехавших из России» эмигрантов или посещающих страну иностранцев. Так, нарастающий хаос в России фиксируют в 1920 году парижские «Последние новости»:
«Жители Петрограда и Москвы совершенно терроризированы и в одинаковой мере боятся большевиков и правительства, которое явится им на смену. Население опасается страшных репрессий, ибо все работают в большевистских учреждениях. Свержения большевистского режима ждут со дня на день» - сообщают корреспонденту французы, вернувшиеся на днях из России.
Проходит шесть лет – и другая парижская газета, «Возрождение», выходившая под редакцией экономиста, философа и публициста Петра Струве, продолжает описывать затянувшийся крах режима красных:
· «Английский промышленник предсказывает конец большевизма» (письмо директора компании «Шел Транспорт энд Трэдит Компани» Генри Детердинга Советам о том, что невозможно поддерживать экономику без кредита со словами, что «большевизм исчезнет в России в течении этого года»)
· «Блэфф «электрофикации» и «тракторизации» России».
· «Близко-ли «их» крах?» Нам пишут из Праги («чем громче большевики кричат о своих экономических победах и достижениях, тем увереннее становится голос буржуазных экономистов, предрекающий скорую и неминуемую гибель всей советской системы»)
· «Ожидания петроградцев» (рассказ о том, что гонения на петроградскую коммунистическую оппозицию усилили среди населения страны слухи о непрочности и скором крахе большевиков. «Как это произойдет, мы не знаем, но все указывает на то, что произойти это должно в ближайшее время. Большевики оказались в очень тяжелых экономических условиях…»)
· «О настроениях в России» (новый эмигрант делится наблюдениями о недавно оставленной стране: «образовался единый фронт деревни против большевиков» и среди интеллигенции «в то, что в России как-то все устроится, не верят». Нужно только организовать борьбу против большевиков внутри страны: «Даешь винтовки» - вот лозунг настоящего дня»).
· «Большевики накануне финансового краха» (Новость о распродаже царских бриллиантов).
· «Растерянность у большевиков» («Лицо, только что приехавшее из Москвы, сообщает, что в коммунистических верхах царит полная растерянность. Экономическая петля, которую большевики стягивают в течение восьми лет, давит их самих все больше и больше. Они чрезвычайно встревожены внутренним положением страны и растущим недовольством всех классов и групп населения…»)
Мы придем отстраивать руины
Но все-таки увлекательнее было рассказывать о том, какую жизнь в России можно будет устроить после крушения большевистского режима. Наступил 1925 год, а крах большевиков не случился, но первый номер уже упомянутой выше парижской газеты «Возрождение убеждал, что подождать осталось совсем немного. Вступительная статья редактора извещала читателей, что издание запускается в трудный момент, когда Россия изживает величайшую катастрофу в истории: «Необходимо освободить Родину от коммунистического ига. Разом и навсегда», а затем возродить национальный дух и национальное бытие.
За год этого снова не удалось добиться, поэтому в январском выпуске 1926 года русские писатели-эмигранты публиковали предсказуемые новогодние пожелания: «Конечно – гибель большевиков. Остальное все приложится» (И.Бунин), «Для России – Бонапарта, Для себя – издателей» (Марина Цветаева).
В следующих номерах газеты Петр Струве в «Дневнике политика» рассуждает, какой быть России после большевиков: «Конечно, будущая Россия будет неотвратимо крестьянской. Но никто и никогда не сможет доказать, что эта будущая крестьянская Россия должна быть и будет непременно республиканской (…) Национальная диктатура на крестьянском основании – вот что наиболее вероятно в воскресающей от коммунистического отупения и возрождающейся к новой жизни России» («О «возрождении» и возрождениях»).
Весной 1926 года у газеты появляется более животрепещущая тема: в апреле в Париже проходит Российский Зарубежный Съезд, призванный (наконец-то!) объединить представителей русской эмиграции в совместной деятельности против большевиков.
Судя по публикациям в газете, основная активность была направлена на избрание исполнительных органов, поскольку «Всякому должно быть ясно, что Съезд не может заниматься выработкой какого-либо плана практической работы» (фраза одного из докладчиков).
Однако газета связывала со Съездом много надежд: «Сейчас нужно и плодотворно только согласие и единение – пред лицом ослабевающего, но все еще сильного и отчасти сильного нашей духовной слабостью врага».
Редактор «Возрождения» Ю.Ф.Семенов публикует доклад «Сущность и назначение Зарубежной России», где эмиграцию призывают стать подобием рыцарских орденов, связанных общей борьбой. «Время, когда жребий России решился в открытом поле, уже прошло и еще не пришло», - объясняет автор, - «Мы отступили. Но мы не сдались. Мы залегли в окопы «беженского существования» и ждем» - хотя для некоторых окопы уже превратились к «комфортабельные зимние квартиры». Однако нельзя утешаться представлением, что можно остаться русским, «уйдя от политики, укрывшись за щит «аполитичности»», ведь где-то внутренняя Россия стонет под игом коммунизма – «тоже в окопах, и там она зарылась под землю, унося вглубь самое драгоценное и тем защищая его от воинствующего коммунизма». Махнуть рукой на это безобразие, значит, по мысли докладчика, предать Россию, потому что только тот остался русским, кто «сумел остаться или сделаться «белым», что значит – «действенно проявлять свою ненависть к большевикам», для чего необходимы действенная борьба, суровая дисциплина, сочетание политических и военных действий.
Правда, судя по докладу, в основном активность предстоит проявлять жителям России (крестьяне продолжают «глухую борьбу на местах», рабочая оппозиция продолжает наращивать силы, словом «Весь русский народ ведет по-своему борьбу с коммунистическим интернационалом, и в силу этой борьбы большевикам приходится делать уступки за уступками»).
В чем же роль эмигрантов? Позже, когда они, прошедшие суровую школу трудовой жизни в Европе, вернутся в Россию, «они сумеют во всех областях государственной жизни приложить свои знания, проявить творчество, чем завоюют себе такое положение, которое будет соответствовать их силам».
Поскольку «час освобождения от этого ига близок и скорейшее наступление его зависит от дружной, совместной работы Зарубежной России и русских людей, оставшихся в пределах своей Родины», А.М.Масленников в докладе «Отношение грядущей России и ее национальной государственной власти к русским людям, находящимся в красной армии и на советской службе» объясняет: когда наступит великий час, новая власть должна будет отказаться от политики мести и кары, чтобы «установить прочный государственный порядок и восстановить былое величие и мощь России».
Момент этот участникам съезда виделся неотвратимым, одной из задач съезда было признано принять решение о том, с чем «Зарубежная Россия собирается возвращаться домой».
С этим, впрочем, возникали сложности, потому что будущее освобожденной от большевиков России, виделось им по-разному. Так, Б.Н.Соколов публиковал тезисы доклада «Основные черты будущего хозяйственного устройства России», где доказывал, что «хозяйственный строй России, освобожденной от советской власти, будет основан на признании права частной собственности и на обеспечении в экономической деятельности личной свободы и творческой инициативы», а также на широком самоуправлении, равноправии, культурно-национальном самоопределении народностей, свободе вероисповеданий и гражданских свободах. А в следующем номере 312 философ Иван Ильин настаивал, что в будущем «ценности нашей родины только под Царем и мучиться и чахнуть ей в интригах республиканской партийности», и сетовал, что «дух партийности царит еще среди зарубежной эмиграции. И пока этот дух царит, не заслужим мы царственного обновления России».
Организаторы съезда действительно стремились объединить эмигрантские силы под монархическими лозунгами, обращаясь к великому князю Николаю Николаевичу как к «национальному вождю». Впрочем, позиции участников относительно восстановления монархии в том или ином формате были разнообразны, да и сам «вождь» не очень стремился что-то активно возглавлять, предпочитая «не предрешать будущих судеб России». Главное – победить, и тогда, как писал в докладе князь Л.В.Урусов «придет день – и он не за горами – когда, встрепенувшись, размашистым православным крестом скинет всю нечисть с себя русский народ и Россия обновленная объединенная с зарубежной – вновь явится всему миру, напрасно ищущему свое равновесие вне бытия национальной России».
Словом, основные надежды участники съезда связывали с тем, что жители России поднапрягутся и свергнут большевиков, а тогда подтянутся и эмигранты, чтобы помогать создать на руинах что-то приличное. С этого начинали (Речь П.Струве на первом заседании съезда указывала, что участники рассчитывали на перемены изнутри страны: «Россия Зарубежная верит в живые творческие силы России Внутренней, неуклонно работающей над освобождением нашей Родины от ига III Интернационала. Она шлет им горячий братский привет и надежду на недалекое уже воссоединение»), этим и закончили в обращении «к Русскому народу»: «Когда же будут сброшены оковы насилия – там в сердце России, волею всего народа русского будет установлен строй возродившегося Великодержавного Российского Государства».
Трудно сказать, насколько реально могли объединиться эмигранты очень разных взглядов и на что бы это повлияло, но так или иначе, их ожидания оказались несколько оптимистичнее реальной истории: перемены в советской России однажды действительно произошли, и даже во многом под влиянием экономических проблем, как и предсказывала эмигрантская печать, вот только к краху режима это привело не в 1920-х годах, а через семьдесят лет, и тем, кто строил планы об обустройстве прекрасной России будущего, не суждено было дождаться момента, когда их полученный в Европе опыт удалось бы применить на практике.
Возвращаясь к инсталляции в Доме русского зарубежья, можно вспомнить концовку написанной на чемоданах цитаты фон Фальц-Фейна: «Разочарование пришло через несколько лет, и оно было жестоким: большинству суждено было умереть здесь».
Но на расстоянии события видятся, конечно, совсем не так, как виделись живым свидетелям. И, находясь внутри истории, трудно понять, когда уже пора разбирать чемоданы, а когда – наоборот, их собирать.
Кстати, сам барон Эдуард фон Фальц-Фейн не только дожил до развала Советского союза и смог снова побывать в России, но даже успел применить свои таланты на пользу стране, поучаствовав во множестве культурных и общественных инициатив: занимался поисками и возвращением в страну фрагментов «Янтарной комнаты», передавал русским музеям приобретенные на зарубежных аукционах раритеты, был почетным послом России в Лихтенштейне…
Для того, чтобы все это успеть, барону, родившемуся в 1912 году и эмигрировавшему из России ребенком, всего-навсего пришлось прожить 106 лет.
В России надо жить долго, особенно если вы сейчас не в ней.
