Как могла бы выглядеть сказка «Лев, колдунья и платяной шкаф» Клайва Льюиса, написанная в (и о) современной России? Страной управляет партия Холода, весну отменили, холодовики в белой форме задерживают граждан за плакаты «Снегу нет», а самых подозрительных отправляют в камеру… морозильную. И Аслан не придет, хотя некоторый оптимизм группе подпольщиков из «Оттепели» внушают незаконные цветы, нагло прорастающие из-под снега.
Получается, как это часто бывает в русской литературе, не сказка, а антиутопия. Во всяком случае жанр романа Ольги Птицевой «Двести третий день зимы» обозначен именно так, хотя это определение можно попробовать оспорить. Все-таки «антиутопия» подразумевает скорее конструирование моделей социума, противопоставленных утопическим или реальным. А этот роман не то чтобы конструирует мрачное будущее или альтернативное настоящее, где все могло бы быть очень плохо. Хотя типичные черты антиутопии в наличии: и жесткий тоталитарный строй, и странные правила, по которым вынуждены существовать жители зимней диктатуры, и даже некий катаклизм, из-за которого зима в отдельно взятой стране не кончается, животные и растения вымерли и замерзли, и даже дети не рождаются.
Правда, про все, кроме странных правил существования во время «зимовья», мы мало что узнаем из книги: здесь не объясняется, что, собственно, за партия холода управляет государством, кто ее лидер, и почему ее членам не жилось в тепле (хотя появляется зловещий «идеолог зимовья» Лысин). Да и причины затяжной зимы не раскрыты, так что неясно: это властям как-то ее удалось устроить или она сама незапланированно затянулась и была возведена в культ (возможно, эти объяснения оставлены как задел для будущих томов, потому что перед нами только первая часть трилогии). Атмосферой книга неуловимо напоминает то знаменитый «Рассказ служанки» Маргарет Этвуд (там тоже непонятно, что в этом мире случилось и как они дошли до жизни такой), то рассказ Леонида Каганова «Вера и мед» из проекта «Метрономикон» (там тоже с реальностью творятся причудливые кренделя, пока муж обещает героине вывезти ее из этого безумия в нормальный мир).
- Так оно все и случилось, да? – тихо проговорила Тая. – Мы долго-долго вытесняли плохие новости, делали вид, что их нет. А потом… Сама знаешь, что потом.
Нюта не нашлась что ответить и просто кивнула. Да и что тут скажешь? Все так и было. Мы жили свои прекрасные жизни, напрягались из-за ерунды, ездили в отпуск, трахались, пили вино и читали умные книжки. А затем весна не настала. И пришлось прекратить – напрягаться, читать и трахаться. И заняться другим. Например, стоять в очереди за продуктами по дневной карточке
Цитата из романа
Если учесть, что раньше Ольга Птицева публиковала романы в жанре магического реализма, вроде бы можно поискать в этом тексте черты городского фэнтези. А еще правильнее было бы вспомнить англоязычный термин speculative fiction, для которого в российском литературном мире не нашлось адекватного перевода. Все-таки что антиутопия, что фэнтези пытаются показать нам миры, отличные от нашего. А мир «Двести третьего дня зимы» завораживает именно сходством с реальностью. И самые характерные его черты, и реакции героев, и нерв сюжета – все вызывает эффект узнавания. Этот мир – даже не то, что могло бы случиться с нашим, если представить развитие тех или иных тенденций. Этот мир – наша современность и есть, только чуть-чуть доработанная, творчески преобразованная и присыпанная свежим снежком. Карточная система, заколоченные супермаркеты, суверенный интернет, комендантский час, введенный, чтобы «граждане не мешали восстановлению снежного покрова»… Эти самые граждане, покорно повторяющие за официальными новостями про важность сохранения снежного рубежа на границе и пишущие доносы на соседей. Опасный акционизм в виде нанесения на снег надписей с запрещенным словом «весна». Эти реалии зимовья сильно вас удивляют? Какие-то из них мерещились нам в кошмарах в последние пару лет, какие-то – не сходят с языков экспертов, прогнозирующих наше возможное будущее, а какие-то стали вполне себе реальностью (вспомним задержания за надписи на снегу).
- Смысл не в том, чтобы кого-то переубедить. Смысл – напомнить людям, что они не одни. Вот тебе разве не одиноко?
Нюта закрыла глаза и позволила телу опуститься на горячее дно ванны. Одиночество успело стать неотъемлемой частью жизни. Оно просто было, и все. Как кровь в венах, как воздух в комнате, как снег за окном. Да, как снег. Такое же белое, холодное и превращающееся в воду, стоило только прикоснуться к нему ладонью или попытаться осознать
Цитата из романа
Может быть, это скорее притча, где о диктатуре рассказывается через прием с нескончаемой зимой и заледеневшей страной? Но притчи держатся на определенной дозе условности, а этот текст предельно реалистичен во всем, что не касается климата. И бытовых деталях, и в описании чувств, эмоций, ощущений биолога Нюты Синициной – от раздражения над очередной порцией разогретой гречки до переживаний от прикосновения пальцев случайной знакомой Таи. И в попытке проложить через сугробы сюжет, согласно которому Нюта, брошенная партией на выведение сельскохозяйственных растений при отрицательных температурах, вместо этого невольно связывается с подпольщиками.
Сюжет, отметим, не самая сильная сторона текста – вторая половина романа оставляет ощущение бестолкового мельтешения персонажей, почему-то совершенно утративших способность расспросить друг друга, что происходит, зато постоянно прибегающих к туманным намекам и начинающих обижаться по любому поводу, обрывая начинающиеся было диалоги. Зато какой-никакой саспенс за счет этого создается, а ведь попробуй его создай на заснеженных улицах вымерзшей Москвы. Да и финальный неожиданный поворот все же имеется (хотя для внимательного читателя и начинает проступать сквозь снега чуть раньше финала).
Домашние растения запретили практически сразу. Все горшки с частными объектами озеленения надлежало сдать в приемные пункты, организованные на каждой улице. Люди тащили фикусы, гигантские монстеры и благостные толстянки. Нюта наблюдала за ними из окна и почти плакала от злости. Телефон разрывался от горестных сообщений клиентов. Столько растили, столько холили, а теперь сдавать? Как же так, Нюта? Может, есть варианты? Будто она могла их всех спасти. Полить как-то по-особенному, бросить горсточку удобрения, переставить из тени на солнце.
- Вот зачем они сдались им? – спросил тогда Славик, протягивая Нюте чашку с травяным чаем. – Типа, устрашение? Или что?
- А ты логику ищешь? – Нюта сделала осторожный глоток, но вкуса не почувствовала – слишком горячо. – Просто захотели, просто решили, просто приказали. Логика не обязательна
Цитата из романа
Может быть, развитие интриги тоже ждет в следующих частях (хочется надеяться, что они выйдут раньше, чем все совсем замерзнет). А может, неуклюжие разношерстные подпольщики без всякой толковой конспирации и внятных целей, готовые влипнуть в проблемы ради надписи на снегу в чужом дворе, – тоже отражение нашей реальности, в которой примерно так, чего скрывать, выглядит почти вся деятельность оставшихся на свободе политических активистов?
Чем дальше читаешь, тем сильнее чувство, что зима в романе – не столько литературный прием, позволяющий гротескно описать что-то из реальности, сколько прием психотерапевтический, позволяющий говорить о том, о чем открыто говорить нельзя, проговаривая страх, боль, растерянность, тоску повседневности. Страна, внезапно сошедшая с ума, хотя еще вчера нам казалось, что этого не может быть, просто потому что никто не безумен настолько, чтобы это устроить. Близкие, повторяющие идеологически выверенную чушь из официальных новостей, так что страшно звонить им по вечерам. Друзья, уехавшие в эмиграцию и оставившие тебе только вещи и воспоминания. Силовые ведомства, чьи сотрудники могут сделать с тобой что угодно в любую минуту, независимо от законов, которые меняются и ужесточаются каждый день. Будущее, где не видишь никаких перспектив. «Зима» и «холод» – почти универсальные эвфемизмы, которым можно описать все это (можно было бы, конечно, сочинить и мир, где под запретом вобла, но это был бы уже вызов мастерству писателя). «Холод» близок к «страху» и имеет что-то родственное любой диктатуре, раз уж смягчение режима именуют «оттепелью». (Хотя предположим, что для писательницы, родившейся на Крайнем Севере, бесконечная зима – это, возможно, и личные воспоминания).
- Зачем они валят деревья? – в горле стало горячо и щекотно.
Мама помолчала, и по этой тишине Нюта поняла, что она обиженно жует губы.
- Как зачем? – Сон маму явно покинул, уступая место раздражению. – Чтобы снежный покров ровно лег! Это же приграничная территория, Нюта! Ты глаза-то открой…
Цитата из романа
А еще «холод» – антоним человеческого тепла, которого так не хватает и в книге, и в реальности – ведь и там, и здесь люди становятся все более разобщенными, обособленными, недоверчивыми и настороженными, замыкаясь в себе и не доверяя никому вокруг. И, может быть, главный бунт, описанный в книге, – это попытки героев пойти на сближение во всех смыслах, от неуклюжих и обрывающихся разговоров до близости телесной, которая описана прежде всего на уровне тактильных ощущений. Текст не ранит описанием грубой физиологии, он легок и почти воздушен, но постоянно фокусируется на соматике: что чувствует замерзшее тело, как оно согревается, как кожа ощущает колючий снег, горячую воду, ткань одежды, прикосновение пальцев другого человека, его тепло. И это деликатное возвращение к блокируемому любой диктатурой и отрицательными температурами телесному как личному – тоже что-то из психотерапевтических практик.
В конце концов, если вы надолго застряли на холоде, убедитесь хотя бы, что все еще чувствуете пальцы рук и ног.
