Новый роман Пелевина «Круть» на эту минуту вроде бы уже и не совсем новый: вышел он целых две недели назад, так что с рецензией мы, можно сказать, задержались.
С другой стороны – зато книгу получилось прочитать до конца и не торопясь. Пелевин – всегда Пелевин, и любой его даже слабый роман выглядит сильным на фоне равнинного литературного ландшафта.
Проблема лишь в том, что «Круть» – роман совсем не слабый, и тут хочется не столько пересказывать его (спойлеры, выходящие за рамки ничего толком не описывающей аннотации, грешноваты), а рассмотреть в тексте спрятанное за детективом и аллюзиями настоящее содержание: мучительное одиночество героев, буквально или метафорически запертых в своих изолированных мирах. Ту тему, которую Пелевин год от года повторяет – и, возможно, наиболее полно выразил в «iPhuck 10», ощутимо концовкой напоминающим нынешний текст.
Но сначала – все же немного формальностей. «Круть» – прямое продолжение цикла о мире будущего, в котором физическое бессмертие достигнуто за счет очень дорогой и доступной далеко не всем возможности сохранить свой мозг в «банке»: подземном хранилище, где лишенные тел люди при помощи виртуальной реальности продолжают не просто жить, но и принимать активное участие в делах реального мира.
Наиболее подробно (и жутко) этот мир был описан в первом романе цикла – «Transhumanism Inc.», однако корни сюжета тянутся дальше – к «вампирскому» «Бэтман Аполло». Да, мировая закулиса по-пелевински многослойна. Баночные властители человеческих судеб – лишь ее первый пласт, а за последним занавесом прячется вампирский пир (при том, что к обычным кровососам вампиры Пелевина, конечно, никакого отношения не имеют).
Уже поэтому любой роман в мире «Трансгуманизма» обречен на трагизм.
А «Круть» трагична далеко не только поэтому.
Сквозной герой цикла – писатель эпохи карбона (то есть наш современник) Шарабан-Мухлюев, в котором угадываются черты Лимонова, – в «Крути» выходит на первый план. Демагог, самовлюбленный циник, провозвестник в изрядной степени карикатурных правых взглядов – он уже выступил неожиданно трагической (опять это слово) фигурой в первой книге. А здесь, в «Крути», оказался трагическим вдвойне. Из его текста (любимый прием Пелевина – трактат, прерывающий основное повествование, как вставки с «горы Шумеру» в «Generation П»), посвященного любовным похождениям, внезапно рождается драма.
С одной стороны, история о доведении до падения одной из возлюбленных писателя прочно вписана в авантюрный сюжет книги, а с другой – она самоценна, и авантюрный налет, как это и положено постмодернизму, быстро сползает с пустоты, которая и есть реальность, оставляя читателя в ужасе вглядываться туда, где нет ничего, кроме отчаяния.
Да, Пелевин написал классический постмодернистский роман, и если что и ставить ему в вину – так это верность методу, а никак не постиронию – драпировку пустоты и отчаяния, истинной сути постмодерна.
Настолько истинной, что даже бог (вернее, сила космической мощи) в «Крути» оказывается жертвой вечной пытки.
Но, если не вчитываться, не всматриваться, проскользнуть над бездной – можно, конечно, заметить только тот самый авантюрный сюжет.
В нем и есть и сыщик Маркус Зоргенфрей (со времен Вильгельма Баскервильского фигура для постмодерна привычная), и оккультные практики, и тюремные нравы: да, постиронии хватает ведь в ГУЛАГе будущего «петухи» вышли на верхний уровень тюремной иерархии и буквально бьются на вживлённых шпорах.
Кстати, к тюремной теме Пелевин обращается далеко не впервые: у него были и потрясающий «Столыпин» (такой же многослойный, с внезапным переломом сюжета в середине), и история про тетраграмматон все в том же ГУЛАГе и тоже с обыгрыванием – но другим – «петухов», возводившихся к масонам.
Писатель возвращается к излюбленным темам, но трактует их по-новому, поворачивая новыми гранями. И это повод не для упрека, а для восхищения: как в, казалось бы, уже отработанном сюжете можно найти совершенно новые смыслы.
А для просто хороших людей и других либеральных журналистов Пелевин, конечно, оставляет куда более простой пласт ассоциаций, не требующий ни знакомства с предыдущими текстами, ни мучительного вглядывания в бездну.
«…динозавры выступают в тексте как символ всех архаических сил, которые сегодня берут убедительный реванш у модерна», «довольно грубое издевательство над современными ценностями», «неуместная ирония по поводу современного фемдвижения»… Это цитаты из рецензии «Медузы» – и Шарабан-Мухлюев веселится, глядя, как просто хороший читатель идет во все расставленные им ловушки: это же он писал для него, так и не научившегося различать героя, лирического героя и автора: «Скажу тебе на ухо – ты сам и есть надвигающийся апокалипсис, такой же неизбежный, как лесбийский оргазм черной белоснежки в диснеевской гомофраншизе».
И, как и в «S.N.U.F.F.», каждому в книге пророчеств открывается своя страница: один придет в левацкое неистовство от лесбийского оргазма, а другой сможет разглядеть не только нарисованный очаг, но и то, что видно сквозь его дыры.
