Сегодня в Москве простились с Борисом Спасским. Десятый чемпион мира по шахматам, напомним, ушел из жизни в возрасте 88 лет. До последнего Борис Васильевич, несмотря на перенесенные инсульты и другие сложности со здоровьем, участвовал в сборах юных шахматистов, а для любителей шахмат постарше проводил сеансы одновременной игры. И так же охотно делился своими воспоминания, не отказывая в ответе никому, о чем бы его ни спросили. На одной из таких встреч со Спасским как-то побывала и журналистка «Соты».
Про выигрыш у Петросяна
«Матч, по результатам которого я завоевал звание чемпиона мира по шахматам в Москве в 1969 году, дался мне очень и очень тяжело. Накануне 17-й, решающей партии, мой наставник Игорь Захарович Бондаревский (гроссмейстер и заслуженный тренер СССР – ред.), или фатер – я звал его так, как инсургенты величали батьку Махно, то есть батя – вдруг поставил мне жесткое условие: «Либо ты меня слушаешься во всем и беспрекословно, либо я от тебя ухожу». А я и со всем, что он предлагал в качестве стратегии, согласиться не мог, но и без него готовиться не представлялось мне возможным. Но мой непослушный характер все же возобладал. Мы расстались, и мне приходилось самому себе «нагуливать» настроение. В итоге фатер стал даже болеть за Тиграна Петросяна, хотел, чтобы Каисса, шахматная богиня, наказала меня самым жестоким образом за это непослушание. Но я все же выиграл. И батя тут же сделал вид, словно между нами ничего и не происходило такого.
А Петросян был суров! Достойный соперник. Он не сдавался и в те моменты, когда, казалось бы, все. Некоторые шахматные историки считают Петросяна самым труднопобедимым шахматистом в истории. Пожалуй, соглашусь. Тигран Вартанович извивался как уж. А если удавалось его поймать, становился как еж – выпускал свои иголки. Да, он был колкий! И это было больно!»
Про проигрыш Фишеру
«Только спустя десятилетия понял, что проиграл Роберту Фишеру (матч за шахматную корону в 1972-м в Рейкьявике – ред.), пойдя ему на разные уступки, зря. Уважил его, согласившись доигрывать по его правилам, поддавшись на его капризы, поверив, что для все эти требования имели такое огромное значение (например, сыграть партию в запасном зале, без зрителей), по-человечески пожалев… А уважать надо было прежде всего своих болельщиков, они ведь у меня имелись. Выигрывать надо было. Осознал это, кстати, во время очередной такой встречи с теми, кто когда-то за меня болел, когда они тогда, как и вы сейчас, меня в который раз об этом спросили. Даже неудобно стало. И с тех пор считаю: поступил неправильно. И это было только мое решение, не руководства. Но мне снова и снова, хотя это вовсе не приятные для меня события давно минувших дней, рассказывать вам об этом не так тягостно, потому что всякий раз, вспоминая старину Бобби, чувствую: «Его дух витает где-то рядом». Да, я его ощущая. А ведь он всегда опаздывал! Да, включая и те встречи, что назначал сам. Заходя в помещение самым последним, внимательно изучал, кого я взял с собой, или, как он говорил, «привел за собой». Он полагал обнаружить в комнате советское посольство в любом государстве в полном составе! Мания преследования у него и в самом деле имелась, причем крепкая такая. При этом сложившаяся та или иная политическая обстановка на его восприятие реальности никак не влияла. Все советские гроссмейстеры были для него офицерами КГБ. А я ему как-то на это ответил: «Да, Бобби, дружище, ты прав: я – офицер, я младший лейтенант запаса общевойскового профиля. И если ты хочешь, могу даже тебе принести документ». Но это его мало интересовало. Фишер ловил рыбу выше!»
Про главного противника
«Для меня самым неудобным шахматистом был Карпов. Ему больше проигрывал, чем выигрывал у него. Может, потому что я всю жизнь любил белого ферзя и оттого в глубине души позиционировал себя… белогвардейцем. А Толика, соответственно, красногвардейцем. А главный противник – он ведь идеологический».
