В субботу в Москве простились со знаменитым режиссером. И в последние довоенные годы, и после отъезда из России Юрий Бутусов охотно общался с журналистами, в том числе с нашей коллегой. В память о нем – неопубликованные отрывки тех бесед.
Про отъезд
«Уехать из России было для меня тяжелым решением. Возможно, поэтому я стал одним из последних деятелей культуры, кто это сделал в 2022 году – поздней осенью. Как и другие, все же не смог смириться с несправедливостью, с жестокостью. Не принял то, что произошла подмена понятий, которыми и я жил, – добра и милосердия, истины и всепрощения. Вынужденное временное пребывание за границей стараюсь использовать для профессионального роста, чтобы в ужасе от происходящего не только не потерять интерес к любимому делу, но и находить новые звучания. За первые полгода после отъезда меня пригласили поставить у себя спектакли Австрия, Болгария, Румыния, Сербия… Везде – в чем-то разные условия, и это – тоже любопытно».
Про театр тут и там
«Для меня театр – это дом, но дом для меня – это не вместе в одном здании, а вместе в одном направлении, движимые и по заветам Станиславского, и едиными художественными замыслами. К сожалению, в последние годы сам театр в России от режиссерского двигается в сторону директорского, то есть от творческого к коммерческому. Хотя островки сопротивления еще есть, например, Лев Абрамович Додин и возглавляемый им в Санкт-Петербурге МДТ – Театр Европы. А вот на Западе, особенно в Дании и Норвегии, наоборот, сейчас от проектов, то есть постановок, что идут всего несколько недель или максимум месяц-другой, уходят к репертуару, чтобы дать ролям возможность развития. Европейские демократические ценности (что там существуют не только на бумаге и по телевизору, но и в жизни) защищают местных артистов от переработок: если у них что-то или ничего не получилось за отведенное на репетицию время, оставить их на еще одну такую же, да хоть на пять минут задержать, не могу. И под это подстроился, но понял, что мне такая забота о человеке самому по нраву, в ней и есть суть демократии. И, что отрадно, наши режиссеры за рубежом доказывают: русская культура не знает границ. Слежу за так же уехавшими коллегами – Звягинцевым, Крымовым, Серебренниковым и многими-многими другими – и радуюсь их успехам».
Про цензуру
«Не тотчас же, но уже в первые месяцы после начала полномасштабной войны России в Украине военная цензура коснулась и меня: требовали убрать целые куски из моих постановок. Это было мучительно, потому что лично для меня даже самое мягкое ограничение – это несвобода, равная пытке. Так и объясняли – «звучит как антивоенное». А ведь это не «звучит как», это и есть – антивоенное. Оттого такое объяснение немного обижало. Но самое обидное, что это требование – озвученное подчеркнуто деликатно, оттого еще более болезненное, – шло не извне, а изнутри театра. Это не товарищ майор к нам приходил с подобным предупреждением, и не руководство, стоящее над нашим, такое спускало. Это мы, мы сами же, ну то есть они, но все равно ведь мы, так как наши же, вымарывали. Так ощущал это вначале – и после долгое время. А совсем недавно задумался: а может, это все же не мои, а моим кто-то указал? Не уловил тогда в интонации».
Про любовь к театру
«Главный театральный урок мне преподал покойный профессор Аркадий Иосифович Кацман, преподававший режиссуру у нас во ЛГИТМиКе. Однажды мы с ним вместе одну из бархатных кулис натягивали – я подрабатывал декоратором учебного театра, а он, проходя мимо, вдруг вызвался помочь. Кулиса та шла совсем в глубине, почти невидимая для зрителя. А складки на ней – тем более. Но он их лично разглаживал. Каждую, бережно, а сам весь извелся. Ему казалось: пропустит одну – и случится катастрофа, неуважение к профессии. И пока он смотрел на ту кулису, вглядывался в эти складки, я увидел, узрел любовь. К театру. Было это еще в 1980-е, и с тех пор я не полюбил наше дело сильнее».
