Менгеле, Собчак и немного антисемитизма: как прошел 78-й Каннский фестиваль

Сегодня жюри 78-го Каннского фестиваля под председательством Жюльетт Бинош вручит «Золотую пальмовую ветвь» – главную награду главного мирового кинофестиваля, – и остальные «пальмы», помельче.

В прошлом году «Золотая пальмовая ветвь» довольно симпатичной «Аноре» Шона Бейкера вызвала такой шквал недовольства, что хочется надеяться на разумный выбор жюри в этом году. По крайней мере, было бы хорошо обойтись без экспериментов и приветить фильм, выбор которого будет понятен любому интересующемуся кинематографом.

Но бывают годы, когда и жюри в своей закрытой комнате для обсуждений втайне разводит руками – мол, мы бы и рады наградить самое-пресамое, да где его взять? К тому же, если бы каждый раз выделяли «пальмой» действительно лучший фильм, постепенно сошло бы на нет все фестивальное движение, а это в свою очередь, нанесло бы ощутимый удар по мировому кинематографу. Тогда главные призы получали бы лишь признанные мэтры, а ведь цель крупных международных фестивалей в первую очередь – определять тренды в мировом кино, открывать новые имена и давать им дорогу, на которой «Золотая пальмовая ветвь» будет необходимым грузом.

Отчасти из этих соображений в прошлом году победителем стала «Анора»: Канны решили наконец вглядеться пристальнее в комедийный жанр и несколько облегчить серьезность, обычно присущую самому крупному кинофестивалю. «Оскар», к изрядному неудовольствию многих, охотно подхватил тренд. Это не хорошо и не плохо – это так, как есть. Зато имя отменного режиссера Шона Бейкера, раньше известное в основном специалистам, теперь расширило географию своей популярности.

Возвращаясь к тому, с чего начали. Нынешний фестиваль – из тех, что не преподнес открытий (по крайней мере в основном конкурсе), и ни один фильм не заставил зрителей после показа хором воскликнуть: «О, ну наконец-то!» Конечно, из года в год примерно одна и та же команда киноплакальщиков страдает от «ужасного, самого ужасного за всю историю» конкурса. Но все же такое «безрыбье», как в этом году, в Каннах, где за время фестиваля показывается порядка 700 фильмов, случается редко. И как правило, рано или поздно общее «О!..» все-таки прозвучит. В этом году не прозвучало.

Итоги фестиваля, как всегда, непредсказуемы, общей, устраивающей всех справедливости ждать не приходится, поэтому отметим фильмы, которые безо всякой претензии на объективность показались важными на звездном каннском небосклоне.

Кирилл Серебренников в Каннах – частый гость. Все последние годы его новые фильмы попадали в конкурс, даже те, которые, по общему мнению, не слишком тянули на участие в главном конкурсе. В этом году новая картина Кирилла «Исчезновение Йозефа Менгеле» в конкурс не попала. Правда, одна из внеконкурсных программ, где Серебренников показал свою новую работу, Cannes Premieres, считается весьма престижной. А тема – известного своим садизмом военного преступника – выглядит сегодня более чем актуальной.

«Доктор» Менгеле, одаренный врач, пытливый ученый, бросил свои таланты к ногам идей наци. В Освенциме-Биркенау, куда его направило руководство Третьего рейха, он с энтузиазмом проводил опыты на людях. Особенно его интересовали разного рода физические отклонения – карлики, горбуны. Очень интересовался близнецами. Выяснял высоту болевого порога у разных групп людей – проводил кастрацию мужчин без обезболивания, препарировал живых младенцев, как-то пытался сшить двух маленьких близнецов, чтобы выяснить, можно ли из двух детей сделать одного. В 1945 году «доктору» удалось бежать из лагеря военнопленных – его приняли за простого солдата и быстро отпустили. Ему повезло – в свое время он отказался делать татуировку с группой крови, которую обязан был делать каждый член НСДАП. Больше тридцати лет Менгеле скрывался в разных странах на разных континентах, начав с Аргентины – эту страну прозвали «четвертым рейхом» за то, что бог весть сколько нацистских преступников нашли здесь прибежище.

В начале фильма мы видим еще молодого, уверенного в себе человека. Менгеле (Аугуст Диль), вполне комфортно обосновавшийся в Аргентине, собирается навестить отца и друзей в Мюнхене. Имение его отца Карла (Бургхарт Клаусснер) – гнездо убежденных нацистов. Здесь собираются единомышленники, чтобы от души позиговать и лишний раз вспомнить, что все зло – от евреев. Уже в этой, одной из первых сцен, Серебренникову удается так явственно показать атмосферу застарелого ужаса, что зритель мгновенно начинает чувствовать удушье. И хотя по сюжету на дворе 1956 год, ощущение неизбывности вселенского зла словно кожей чувствуешь. Денацификация в Германии закончилась, страна встает на ноги, но зло осталось, сконцентрировалось на маленьких пространствах квартир, частных домов. Рано или поздно это зло вырвется наружу, положив немалое количество очередных жертв, и в каком месте рванет – никто не знает. Правда, сейчас мы уже знаем, где рвануло.

Серебренников строит свой фильм без хронологической логики – картина представляет собой скорее карнавал событий, прыгающих во времени и пространстве. Единственное, что структурирует немного сюжет, – названия глав, данные по именам, под которыми жил Менгеле. Глава «Йозеф» – цветная, счастливые дни работы в Освенциме. Это единственный флэшбэк, снятый в цвете. Еще бы – дни золотые для молодого Йозефа. Столько подопытного материала, столько возможностей для ученого. Рядом – молодая красавица жена. Идеи наци процветают. Менгеле смешлив и остроумен, сексапилен и дружелюбен. Даже с прибывшими на заклание евреями он обращается почти галантно. Отобрав у скрипача-карлика смычок, он этим смычком вершит судьбы людей – этот направо сразу в газовую камеру, этот – в мою лабораторию. Особенно внимательно разглядывает карлика-горбуна, и вскоре зал тихо ахает – камера крупным планом долго следит за скальпелем, взрезающим человеческое чрево, за топориком, ломающим кости несчастного, за еще теплыми внутренними органами, переливающимися алым в миске. Это – менгелевская радость, счастье ученого-медика.

Глава «Петер» – Менгеле скрывается на ферме. Хозяин, естественно, не догадывается, кто живет у него на втором этаже, а когда правда случайно всплывает – принимается бунтовать. Но не тут-то было – тут же являются молодые бравые единомышленники, доходчиво объясняющие фермеру, что сделают с его сыном, если он рыпнется.

Глава «Педро» – преобразившийся Менгеле-Диль. Ему 66, он не по годам дряхл, живет в нищей лачуге на окраине Сан-Паулу и по-прежнему ненавидит негров, евреев и геев. «За что ты так ненавидишь евреев?» – спрашивает его повзрослевший сын Рольф, прилетевший из Америки поближе познакомиться с отцом. «Ты же ненавидишь комаров, что пьют твою кровь», – отцу это кажется точнейшей аналогией. Близкого знакомства так и не происходит – сын уже вырос с другими убеждениями. А для отца приверженность Гитлеру и идеям наци куда важнее, чем возможность общаться с сыном, по которому он скучал всю жизнь после развода с его матерью.

Аугуст Диль – актер самого высокого класса – тонкий, нервный, но при этом умеющий обходиться самым минимумом актерских средств. В его глазах при почти полном отсутствии мимики – то ненависть, то горечь, то вообще никакого выражения. Диль ведет своего героя через годы необыкновенно органично, не давая зрителю даже шанса не поверить в естественность мгновенного старения. И дело не только в удачном гриме – такова органика Диля, его внутреннее умение быть уместным в любое время в любом месте.

Снятый по роману Оливера Геза, фильм Серебренникова – черно-белое путешествие Вечного Жида, Агасфера по одному и тому же кругу ада. За Агасфером неотрывно следует оператор Владислав Опельянц со своей камерой, и камера в его руках – полноправный свидетель бесплодного и бесплотного существования на земле человека, с чьим именем связаны самые страшные события ХХ века. Скрывающийся Менгеле – это сгусток страха и ненависти, все остальное в нем – пустота. И пространство вокруг него – пустота. Вакуум. Это его личный вакуум, в котором он постепенно растворяется. Исчезает. Исчезновение, вынесенное в название фильма, – это не только побег от возмездия. Это исчезновение Йозефа-Петера-Педро, вчерашнего садиста, в дымке вечности. Он не знает, что исчез раньше, в те счастливые цветные времена, когда поставил благородную профессию на службу Злу. А теперь природа мстительно завершает работу, начатую им самим.

Музыка Ильи Демуцкого вплетена в канву фильма так элегантно, словно порой готова подменить собой и камеру, и актеров. В какие-то моменты она звучит рвано-угрожающе, как лай собак, тех самых, с которыми нацисты охраняли узников концлагерей и ловили беглецов. В какие-то моменты в ней доминируют тоскливые ноты, и тогда картина, нарисованная Серебренниковым и Оельянцем, режет сердце дурными предчувствиями.

Мысль, прочерченная в фильме, нехитра, но и всем очевидна. Авторы верят в неизбежность возмездия и напоминают, что наказание не всегда приходит в виде петли или расстрельной стены – оно может принять такую неожиданную форму, как вечное скитание никому не нужного тела-оболочки, и тогда уж лучше виселица или пуля.

А о дурных предчувствиях, кстати, вполне уместно. Ведь «Исчезновение Йозефа Менгеле», несмотря на то что оно на голову выше остальных конкурсантов, не взяли в основной конкурс по одной простой причине: зло по-прежнему рядом. Фильм Серебренникова с затронутой в нем темой Холокоста идет вразрез с повесткой, прозвучавшей на открытии и объявившей солидарность с Газой. И зачем нам в этом случае страдания евреев?

Если фильм Серебренникова, сделанный визуально изящно и порой даже отважно, стал лучшим его фильмом, и, будь он в конкурсе – главная награда, скорее всего, его бы настигла, то фильм, которому прочат «золото», «Простая случайность» знаменитого иранца Джафара Панахи, снята предельно просто, без привлечения новых технологий и новых идей.

Панахи – известный иранский диссидент. Он отсидел несколько сроков за нелояльность режиму, потом был переведен под домашний арест, далее последовал запрет выезжать из страны и заниматься кино до 2030 года. Тем не менее примерно каждый год Панахи представляет на крупнейших международных фестивалях свои картины, снятые тайком то у него дома, то в собственной машине. Он передавал фильмы на флешках, а в этом раз вдруг появился в Каннах сам. Поговаривают, что его выпустили из страны, но точно никто не знает. Если он нарушил запрет – то на родине его опять упекут в тюрьму.

Каждый фильм Панахи – это раунд с режимом, это баррикада, в которой по одну сторону исламский радикализм, по другую – гуманизм и смелость режиссера. В жизни пока побеждает ислам, но добро никогда не выигрывает сразу.

Герой «Простой случайности» – рабочий автосервиса Вахид, который узнает в клиенте человека из спецслужб, пытавшего его при допросах и нанесшего его здоровью и психике непоправимый вред. В порыве ненависти Вахид похищает человека, связывает и отвозит его в пустыню, где роет яму и начинает закапывать негодяя. Но вдруг его начинают одолевать сомнения – он ли это? У того есть отличительный признак – протез вместо ноги. Вахид на всю жизнь запомнил скрип этого протеза, а в лицо садиста запомнить не смог – на допросах жертвам завязывают глаза. Вахид бросается к знакомым, тоже попавших когда-то в лапы садиста, – может, они его опознают. Те тоже в сомнениях – может, он, а вдруг не он? Дальше начинается роуд-муви – то очень смешное, почти в стиле Кустурицы, то трагическое, с рассказами об издевательствах, что чинил тот человек в тюрьме. В итоге компания, катаясь по городу и вокруг него в минивене с запихнутым в ящик связанным подозреваемым, оказывается у того дома, где у его жены начинаются схватки. Приходится везти женщину в роддом…

Подозреваемый оказывается тем самым садистом, но Вахид, вспомнив о новорожденном и о маленькой рыдающей без папы дочке, решается отпустить врага. И открытый финал – скрип протеза за спиной Вахида через несколько дней после событий. Жертва, бывший тюремщик, пришел поквитаться? Или снова слуховые галлюцинации?

Этот фильм во многом перекликается с «Исчезновением Йозефа Менгеле» –  в первую очередь мыслью о возмездии. Оба героя платят за свои злодеяния жгучим страхом, один – на всю жизнь, другой – на протяжении суток, но это страх такой концентрации, что хватит негодяю на всю жизнь. Но «Простая случайность» Панахи выстреливает таким мощным зарядом гуманизма, что вопрос возмездия уходит на второй план. Отпустить преступника и насильника ради его детей – это справедливо? Или око за око? Нет – люди, выбравшие борьбу со злом, не ломаются под этим злом, они идут до конца в своей убежденности, что человеческая жизнь важнее справедливости. Это называется милосердием. И хотя Панахи всю жизнь снимает примерно об этом, лишний раз рассказать об этой редкой человеческой способности – способности к милосердию – ценное стремление.

Отдельной строкой Каннского фестиваля прошел скромный, но упоительно прелестный фильм американца Ричарда Линклейтера «Новая волна», признание в любви к тем, кто повернул не только французский, но и мировой кинематограф в сторону нежности к отдельному человеку и стопроцентной естественности воплощения этой нежности на экране. «Новая волна» – о том, как Жан-Люк Годар снимает свой эпохальный фильм «На последнем дыхании». Все исполнители всех ролей тут – либо малоизвестные, либо и вовсе непрофессиональные актеры. «Все промелькнули перед нами, все побывали тут»: мы увидим и самого Годара, традиционно прячущегося за темными очками, нервного, капризного, нарушающего все привычные регламенты и стереотипы съемок. Он дописывает диалоги в процессе, он прекращает съемку, если у него портится настроение, он взбалмошен и загадочен. Еще мы увидим Росселлини, Трюффо, Брессона, Кокто, Мельвиля. Молодой актер Обри Дюллен, играющий Бельмондо, играющего Мишеля Пуакара, здорово похож на своего протагониста, но это даже не главное. Главное – то, что у него очень схожее с бельмондовским обаяние, такое же молодое, воздушное, безбашенное.

«Новая волна» – фильм во многом наивный, но искренность и любовь, которыми он буквально дышит, сводят на нет все возможные его недостатки. Для современного кино такой фильм довольно необычен – в нем нет актуальности, нет социально-политического подтекста, нет упреков и обличений, нет вроде бы неизбежной в наше кипучее время целенаправленной злости в сторону недруга. Только изящество и обожание. Это сейчас, когда без необходимой «повестки» никто не выходит на съемочную площадку, дорогого стоит.

На Каннский фестиваль разные люди приезжают за разным. Кого-то влекут вечеринки, где звезды сыплются с кинонебосклона непрерывным звездопадом. Кто-то готов часами смотреть дефиле по красной лестнице, обсуждая наряды актеров и моделей, счастливцев и счастливиц, попадающих под фото- и кинокамеры. Русская публика, разумеется, вовсю обсуждала наряды Ксении Собчак. На премьеру фильма Сергея Лозницы «Два прокурора» она пришла в платье, сплошь состоявшем из перьев, а на перья наброшена коротенькая желтая курточка-ветровка – этот наряд, как говорят, был куплен на миланской Неделе моды за сумму, эквивалентную нашему миллиону рублей. А сумочка Birkin обошлась путинской крестнице в 1,5 миллиона рублей. Видимо, наряд светской львицы так покорил сердце Сергея Лозницы, что он после премьеры своего фильма о сталинских репрессиях не замедлил с ней сфотографироваться. И правда, погоревали по жертвам репрессий – и с головой в гламур. Ну а куда без него, проклятого? Польза ведь от него очевидная. Без гламура не будет денег. Без денег не будет нового кино. Прошли времена, когда Годар мог занять 400 франков у тещи и снять на них шедевр – «На последнем дыхании» – прямо на улицах Парижа, безо всяких павильонов. Нет уже таких тещ и таких Годаров. А кино есть, хоть и за фасадом – там, где кончается блистающая бриллиантами, хвастающаяся голыми ногами и грудями, ослепшая от фотовспышек знаменитая каннская красная лестница.