Одной из ключевых дискуссий форума «СловоНово» стало обсуждение поиска себя людьми искусства в эмиграции. Встраиваться в новую культуру, оставаться в рамках русской или пытаться совместить их? Этому была посвящена не одна дискуссия.
Антрополог Александра Архипова после начала войны практически случайно решила остаться за границей «недельки на две», которые позже превратились в навсегда. Теперь она живёт во Франции, освоившись благодаря стипендии Scholars at risk. Исследовательница учит французский, преподаёт в Ecole normale supérieure и водит экскурсии в антропологическом музее. Она как будто живёт две жизни: как эмигрант и как международный учёный: «У меня есть цель. В изгнании оказалось много людей из русскоязычных стран, и им хочется почувствовать себя людьми: выставок, разговоров о прекрасном, обсуждений, книг. Им хочется почувствовать себя думающим сообществом. И выходить из пузыря необязательно, просто можно улучшать пузырь для всех.
Алексей Леняшин / slovonovo.me
Вторая часть меня занимается сугубой и скучной наукой. Как «иностранный агент», я не могу публиковаться на русском почти нигде. Любой редактор научного журнала возьмёт на себя большие риски. В этом смысле я могу выйти в два пузыря: англоязычный и французский.
В России меня просто запретили: пришла ФСБ, я иноагент. Вот представьте себе ситуацию: женщина живёт 15-20 лет с мужем, у них есть дети, она всю жизнь посвятила этому мужу. И она узнает, что он серийный маньяк-убийца и бежит от него. Но от неё требуют срочно выйти замуж, чтобы получить страховку и как-то себя обеспечивать. Полюбит ли она нового мужа: черногорского, израильского?
Мы понимаем, что должны любить страны, куда бежали, чтобы встроиться в них. Но между «должны» и« полюбили» есть очень большая разница. И в этом заключается основная травма. Это второй нелюбимый муж, спасательная гавань, которая тебя не устраивает. Но выхода нет».
Жудит Дюполь семь лет назад начала помогать художникам в изгнании. Её парижское Atelier сначала помогало тем, кто бежал из Сирии и Афганистана, потом ー из России, Украины, Израиля, Палестины. Сейчас в списке уже 49 стран. «Нас спросили, можем ли мы принять украинских художников. Мы сказали: можем принять всех».
Идель Исхаков / SOTA
На работу Дюполь повлияло то, что ещё в школе благотворительница познакомилась с эмигрантами из России: они казались ей «замороженными»в своей родной культуре. «Если люди «в пузыре», они просто создают параллельный мир и никуда не выходят. Я могу понять: это комфортно, когда нет языка. Сложно выучить французский, а во Франции не все поколения людей готовы работать на английском. Но если вы решили, что будете строить здесь свою жизнь, из пузыря нужно выходить.
Может быть, стоит придумать другие пузыри, чтобы было комфортно? Например, среди тех, кто имеет в общем искусство и изгнание. Ты общаешься с художником из Ирана и понимаешь, что в России и Иране похожая система цензуры. Нужно думать что ты гражданин мира, а не одной страны, если хотите создавать что-то новое.
Интеграция – это нормальный процесс, об этом говорят психологи. Нужно попробовать войти в новую страну и больше чувствовать себя на месте. Нужно найти места: мы ー одно из этих мест, а нужно больше».
Антон Литвин 10 лет живёт в Чехии и сейчас уже может подаваться на гражданство: считает дни и часы до этого момента. «Уехал бы ещё раньше, в 2012 году, но было два отказа на визу, а после каждого отказа нужно было ждать полгода». В Чехии он создал фестиваль KULTURUS, решив противопоставить его местному официальному Центру русской культуры. С друзьями он учредил несколько НКО, что помогло в общении с госорганами и статусом в стране. Его эмиграция была осознанной и конкретной: «Первые 3-4 года очень сложно, но, если гнуть свою линию, потихонечку становится легче. Очень важно в эмиграции сразу даже не цель иметь, а стратегию своих действий. И стратегии этой придерживаться, в том числе из-за бюрократии. Шаг вправо, шаг влево – и ты уже в другом мире. Чем чётче стратегия, тем легче интегрироваться в страну, с которой связываться будущее.
Идель Исхаков / SOTA
Моя идентичность – это художник. Это выше гражданства, границ, национальности. Мне комфортно в западном христианском мире».
Он к «пузырям» настроен отрицательно: сам старался в них не входить: «Нас окружают русские, с которыми в Москве я бы в жизни не стал общаться. Я от таких же уехал. Была шутка, что Чехия хороша для эмиграции, только чехов много. Я с первого же дня старался делать мероприятия только для чехов, чтобы был перевод, модератором был чех, а дискуссия шла на уровне, который будет понятен в Чехии. И чтобы сформировался круг чешских друзей, которым интересно то, что я делаю».
Когда в Праге собирались делать читку последних слов политзаключённых из книги «Голоса российского сопротивления», Литвин задумался: «Смысл собирать 30 человек и опять театрализованно читать на русском последнее слово Навального? Я бы обратился к чешским политикам, художникам и журналистам, чтобы эта история дошла до Чехии. И дело не только в невозможности, но и в нежелании. Междусобойчик делать проще. Для меня неприемлемы «междусобойчики», и гораздо было бы интереснее, если бы чешский политик прочитал последнее слово Навального на чешском».
Сергей Кузнецов из писателя стал предпринимателем, открыв русскоязычный лагерь «Марабу» и школу Le Sallay с двумя отделениями: билингвальным и англоязычным. Он предлагает рассматривать отъезд из страны не как изгнание, а как поле для новых возможностей: «Люди уехали не в разные страны, а в огромный мир. Снаружи России есть огромный мир, в котором можно работать. Эмиграция-релокация-бегство — это огромные возможности, которые перед тобой открываются и которые жалко упускать.
Алексей Леняшин / slovonovo.me
На меня очень повлиял Бродский, который говорил: «Я еврей, русский поэт и американский гражданин». Я русскоязычный израильтянин, живущий во Франции. Это отстраивает меня не только от путинский России, но и от другой страны».
По мнению Марата Гельмана, сейчас существует два типа городов. «Нью-Йорк и Берлин космополитичны, Лондон и Париж интернациональны. В первых граждане перемешаны и пузырей нет. А в Париже и Лондоне есть чётко оформленные диаспоры. 21 век – век городов, и национальная идентичность играет всё меньшую роль. Когда пузырей много, проблема исчезает. Вопрос не в том, чтобы выйти из русского пузыря, а чтобы находиться в большом количестве пузырей».
Идель Исхаков / SOTA
С этим подходом Гельмана соглашается Архипова: «С точки зрения культурной антропологии существует два подхода к миграции. Американский: все нации приезжают в Америку и там они должны «переплавляться». В идеале не будет этнических границ. Это тот самый космополитизм.
А есть новая концепция, у неё все больше сторонников за последние 50 лет. Это концепция «лоскутного одеяла». Не надо терять идентичность: в государстве и стране много кусочков, и каждый кусочек – это своя субэтническая и политическая группа. Хорошо, когда люди сохраняют свою идентичность. Есть государственная, а есть лоскутная. И двойная идентичность с точки зрения такого подхода – это хорошо.
«Лоскутного одеяла» придерживалась Ангела Меркель. Чтобы дети турецкие интегрировались, но сохранялась идентичность. У обоих подходов есть плюсы и минусы. Это проблема не только эмиграции. Это проблема современного мира, очень большая».
О судьбах российской интеллигенции размышлял на форуме и философ Пётр Щедровицкий. Он говорил о тех философах, которые намеренно отказались стать частью «философского парохода» ー Густаве Шпета, который специально вычеркнул своё имя из списков на высылку, воспользовавшись знакомством с Луначарским, и Павле Флоренском, который считал, что революция поможет изжить грехи империи.
Активность Шпета, по мнению Щедровицкого, закончилась ничем: его институт просуществовал всего два года. Государственная академия художественных наук, в которой он работал, закрылась. А потом началась травля «идеалистов шпетовской закваски». В 1935 году его отправили в Енисейск, потом (благодаря родственникам) перевели в Томск, а позже ー расстреляли. Семье сообщили, что философ умер в 1940 от воспаления лёгких».
Павел Флоренский остался, выбирая между Парижем и Соловками. Он работал во ВХУТЕМАСе, участвовал в ГОЭЛРО, успел потрудиться в собственной электротехнической лаборатории, редактировал техническую энциклопедию и публиковался в ней. Его называли «русским Леонардо». В 1933 году Флоренского сослали в Сковородино, затем ー на Соловки, где он изучал йод и агар-агар. А позже его расстреляли. Последней крупной работой философа стал антидемократический трактат «Предполагаемое государственное устройство в будущем» 1933 года.
«Есть много вариантов остаться жить на родине, – констатировал Щедровицкий. Асмус продолжал работать, читал лекции в Московском университете, в том числе моему отцу. Мой отец шутил, что степень свободомыслия в период перед смертью Сталина заключалась вот, в чем: перейти к Платону и Аристотелю или остаться на досократиках».
Сейчас Щедровицкий занимается изданием многотомника о русской философии, объем которого составляет десятки книг: «Тираж каждой книги (2000 экземпляров) расходится. Недавно я решил подарить наше собрание библиотеке Конгресса США. Они сказали: это прекрасная идея ー но они у нас все есть!»
Параллельно этой дискуссии и будто подводя ее итоги в России «иностранным агентом» объявили друга Довлатова писателя Александра Гениса, уже полвека живущего в США.
