В студенческом театре ГИТИСа в мае и июне идут последние показы спектакля выпускного курса «Бесы», удивляющего свежим прочтением Достоевского. Корреспондентка SOTA побывала на спектакле, чего и читателям желает.
Постановка «Бесы» режиссера Андрея Хисамиева со студентами выпускного курса мастерской режиссера Юрия Бутусова появилась благодаря году Достоевского, премьера состоялась еще в декабре 2023, после чего спектакль периодически шел в студенческом театре, продолжая немного меняться от показа к показу. У студенческих спектаклей короткий век: участники постановки выпускаются из вуза, поэтому возможностей посмотреть спектакль остается совсем немного. А между тем постановка стоит внимания. Все-таки «Бесы» сейчас воспринимаются консервативной культурной элитой как главный роман Ф. М. Достоевского, именно к этой книге обращаются за «пророчествами» об опасностях революции и либеральной угрозы (вспомним телесериал 2014 года или хотя бы прошлогодний фестиваль Достоевского в Оптиной пустыни). Поэтому интересно было увидеть, как именно перенес роман на сцену молодой режиссер в спектакле, длящемся всего 1 час 20 минут?
Эта постановка сумела сломать стереотипы и оказаться спектаклем не на злобу какого-нибудь дня, а про злобу максимально вневременную.
Из текста романа для постановки взят лишь один эпизод, но, если вдуматься, ключевой: убийство Ивана Шатова «революционной пятеркой» под руководством Петра Верховенского (Федор Бычков). Убийство, как и в романе, припишет себе сосед Шатова Алексей Кириллов (Даниил Ядченко), задумавший повеситься по сложным богоборческим мотивам. Обрамлена эта часть истории предшествующими событиями – приезд к Шатову (Семен Шестаков) расставшейся с ним три года назад, а теперь ждущей ребенка жены Марии, Marie как ее называл Шатов и как она названа в спектакле (Ксения Галибина).
Художественный руководитель мастерской Юрий Бутусов в одном из своих интервью говорил, что для него важно то, что зритель воспринимает непосредственно на сцене, не зная о первоисточниках спектаклей. Если такой взгляд применить к «Бесам» Андрея Хисамиева, некоторые грани происходящего останутся непонятными, потому что не только сценография художницы Нанны Шех, но и диалоги максимально очищены от деталей: не узнать лишнего о героях, не прояснить предысторию и мотивы. Некоторые оставшиеся в пьесе отсылки к тексту романа могут буквально повиснуть в воздухе на манер висящего над головой Кириллова камня. Только зная текст Достоевского, понимаешь, что это визуальное воплощение мировоззренческих поисков Кириллова, объясняющих причины его суицидального плана:
…представьте камень такой величины, как с большой дом; он висит, а вы под ним; если он упадет на вас, на голову – будет вам больно?
– Камень с дом? Конечно, страшно.
– Я не про страх; будет больно?
– Камень с гору, миллион пудов? Разумеется, ничего не больно.
– А станьте вправду, и пока висит, вы будете очень бояться, что больно.
(…)
В камне боли нет, но в страхе от камня есть боль. Бог есть боль страха смерти. Кто победит боль и страх, тот сам станет бог.
Однако, если «отпустить» текст романа и смотреть постановку как самостоятельное произведение, и этот камен, превращаясь в символ, заставит зрителя искать разгадку своего появления, что, может быть, важнее, чем проставлять по мере просмотра мысленные отметки «как в романе»/«не как в романе».
Ведь здесь, собственно, ничего не как в романе. Даже выбранный короткий эпизод изменен: например, в романе убивают только Шатова, а жена его бродит с ребенком по холодным улицам и погибает позже от болезни и потрясения, здесь же убиты оба героя.
И почти непонятно, кем и зачем.
Понятно только, что это история про жестокость. Почти бессмысленную, хотя причины, по которым убийство совершилось, чтобы скрепить союз подпольщиков кровью, поясняются в словах Верховенского. И все-таки подоплека событий уходит даже не на второй, на десятый план, потому что в центре внимания иное.
Два нелепых, смешных и трагичных одновременно человека. Вернее, три – если считать еще соседа-Кириллова, к которому Иван отправляется за чаем для замерзшей и уставшей Marie. Нет, даже четыре, ведь вот-вот появится ребенок, о существовании которого Шатов упрямо не догадывается до последнего (хотя именно с ребенком эту пару нам показывают в начальном «спойлере» спектакля, превращая неприкаянных родителей, обустраивающих младенца на лежанке из прессованного сена и погибающих от рук загадочных убийц в несколько прямолинейный религиозный образ).
Этих нелепых и трогательных людей вот-вот придут и убьют.
А соседа убедят взять вину на себя и повеситься.
Вроде бы и все действие, никакой интриги. Мало ли жестокости в мире?
Мир (материальный) в этой истории не только максимально скуден, но и в должной мере разрушен – какие-то доски, разбросанные камни, – как, видимо, и жизнь героев, в которой было какое-то прошлое, после которого они оказались в непонятном темном безвременьи, странные и потерянные. Из этих обломков Шатов пытается что-то соорудить, чтобы принять Marie, и этот задуваемый метелью (уже скорее из «Бесов» Пушкина) мирок хоть чуть-чуть да обживается, все же тут подразумеваются печка, самоварчик и другие проблески света.
Герои похожи на взъерошенных воробьев, ищущих тепла среди долгой зимы, и решение осмыслить всех персонажей через образы птиц – ключевое для спектакля. Особенно это удается Ксении Галибиной, в пластике ее Marie много трогательного птичьего, до того убедительно она то суетится, то замирает и даже, пытаясь отдохнуть, не ложится спать, а забирается на теплые камни, словно на ветку.
Иная птица – Верховенский, который своим появлением разрушит хрупкую скорлупку существования героев.
А самые загадочные птицы – два присутствующих на заднем плане Вестника, человека-ворона. Они напоминают зловещих воронов из ирландской легенды про «Повелителя ворон», посылающего этих птиц к тем, на кого наложено проклятие, – сидят и наблюдают, не то время отсчитывают, не то приговор выносят.
За вычетом загадочных Вестников в небе спектакля нет совсем уж жутких птиц: хотя о героях мы узнаем очень мало, и знания эти ненадежны, у каждого героя своя манера и интонация, что-то о нем объясняющая, – даже про Пятерку убийц, лишенную реплик, понятно, что ее члены сами ужасаются тому, что делают. Даже Верховенский вроде бы не очень зловещий. Разговаривает ведь. Пытается задавать вопросы.
А в конце, словно стараясь оправдаться, произносит целый монолог, обращаясь к оставшемуся после двойного убийства на сцене закутанному в пеленки младенцу.
В этом монологе слова «Учителя – наши, адвокаты в суде – наши, дети, убивающие, чтобы испытать ощущения, наши, наших много, сами того не знают, сколько их» – тоже немного изменены в сравнении с текстом романа, очищены от контекста и потому звучат универсально. И начинаешь понимать, что Достоевский в «Бесах» писал не про опасности либерализма, который фигурировал в оригинальной версии цитаты, – на самом деле, всегда есть две стороны: те, кто мучают и убивают, оправдывая это высокими целями, и те, кого мучают и убивают. Все прочие детали – ярлыки того или иного времени и могут меняться.
Все равно вместо младенца в пеленках окажется боеголовка. И наступит Апокалипсис, про который герои скажут словами из «Откровения» Иоанна Богослова: «Я увидел ангела, стоящего на солнце. И воскликнул он громким голосом, обращаясь ко всем птицам, летавшим в середине неба: «Летите! Собирайтесь на великую Божью вечерю! Чтобы пожрать трупы царей, трупы сильных, трупы тысяченачальников, трупы коней и сидящих на них».
И еще будет маленький, трогательный, как сами герои, рай, в котором одуванчики под потолок и можно уже самим взлететь. И на этом захочется поставить точку.
Вот только вороны на заднем плане – те, которых Верховенский тщетно пытался заставить замолчать выстрелами, – не дают покоя.
Здесь у рецензента внезапно случается флешбэк в собственное студенческое прошлое на много лет назад – университетская аудитория, семинар по анализу поэтического текста, разбирается короткое стихотворение Пушкина:
Ворон к ворону летит,Ворон ворону кричит:
«Ворон, где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?»
И дальше там про то, что будет воронам обед, в чистом поле под ракитой богатырь лежит убитый, а детали преступления знают только сокол, который улетел в небо, кобыла, которая теперь носит на себе убийцу, и жена, которая этого убийцу ждет.
Мы разбирали спрятанные в стихотворении детали этой истории: на соколиную охоту ездят в одиночестве, значит, тот, кто убил героя, знал, где его подстеречь, а знал, потому что предупредила жена – вероятно, убийца – ее любовник. И значит, убитого предали самые близкие: сокол бросил, лошадь перешла к убийце, жена помогла убийце. Что же получается, это история о преступлении, которое останется тайным и безнаказанным?
«Получается, что так», – сказали мы.
«Если так, – спросил преподаватель, – зачем в стихотворении вороны?»
И стало ясно, что вороны в этом тексте олицетворяют мир, который все равно узнает о злодеянии, каким бы просчитанным оно ни казалось. Тайное становится явным, и раз вороны знают убийц, значит, рано или поздно узнают все.
Кажется, вороны в спектакле – откуда-то оттуда, из Пушкина. Как напоминание, что у любого зла есть свидетели, которых, как ни старайся, не заставишь замолчать.
И зрители еще могут к этим свидетелям присоединиться.
Спектакль «Бесы» можно увидеть 17 и 18 мая, также состоится два показа в июне (за расписанием можно следить на канале @butusovtsy).
Спектакль идет в 39-й аудитории режиссёрского факультета ГИТИСа (Малый Кисловский пер., д. 6). Вход свободный по регистрации в группе «ВКонтакте».
