Может ли гуманность быть излишней?

Почему фильм «Вернувшиеся» сейчас выглядит неуместным

Несколько российских солдат, вернувшихся из Украины, удобно расположившись перед камерой, рассказывают о себе. О том, как попали на войну. О том, как воевали. О том, каково это. О том, против кого воевали. Разные судьбы, разная степень целости. У одного разворочено лицо, другой ослеп, третий лишился ноги. Кому-то посчастливилось никого не убить, кто-то не может сосчитать количество убитых им и гордится этим. Но под конец каждый скажет, что ни о чём не жалеет и готов обратно на фронт. «Нет никакой Украины — это всё наша земля, Россия». «Мы воюем против нацистов». «Во всём виноват Запад». Ничего нового — это всероссийская методичка, выбитая в каменном мозгу российского обывателя.

Это — фильм «Новой газеты» «Вернувшиеся». Полтора часа коротких, сменяющих друг друга монологов, разбитых по темам. Первой темой стали непосредственно ужасы войны, которые обрушились на героев фильма. Они до сих пор не могут сдержать изумления — ведь шли на войну под кодовым названием «Киев за три дня», а оно вон как затянулось. И окопные трудности для них тоже оказались неожиданными до оторопи. Мыши и крысы, от которых спасения нет, собаки, пожирающие трупы убитых товарищей, потому что трупы бросают на поле боя и не забирают. «Там жесть. Там реально жесть», — подводит итог один из вернувшихся.

Никто из них не признаётся, что пошёл убивать за деньги. «Деньги — это дело десятое, поверьте», — дескать, все шли за идею. Верить в это или не верить — дело зрителя, но думается, что вряд ли кто-то из них пошёл бы только за еду.

Общественность (разумеется, та часть общественности, что читает и смотрит «Новую газету» и пытается рефлексировать) приняла этот фильм на трагическое «ура». Большинство увидело в фильме (хотя по-честному не стоило бы называть это фильмом — скорее длинный ролик, логично выстроенный набор эпизодов) трагедию России в целом. С этим спорить нет нужды — это действительно трагедия страны, трагедия нации, не только не сумевшей противостоять фашизму, но и охотно растворившейся в нём.

Герои фильма, рассказав о тех невзгодах, что им пришлось пережить на фронте, готовы тут же вскочить и помчаться обратно, если позовут. Ну или если получится — на одной ноге и без глаз. Там же товарищи — живые и мёртвые. Живых надо поддержать, за мёртвых — мстить. «Петьку убили — теперь моя очередь мстить». В этом — смысл бойни. «Мстить». Сейчас уже неважно, зачем пошёл на войну, зачем стрелял в невинных (а украинские солдаты — они ведь тоже невинные, не только мирные жители) — это забыто. Зачем всё-таки пошёл? И — растерянность. Не помнит. Не знает. Знает, что за Петьку надо отомстить, а почему и за что убили Петьку — какая разница? Память короткая, кастрированная память.

Если коротко, то вот главные тезисы, которые по очереди раскрывают герои фильма:

·       Мы шли воевать с нацистами, Зеленский — наркоман, нацист и диктатор.

·       Я ни о чём не жалею и пойду убивать опять.

·       Там реально жесть — трупы оставляют гнить, в окопах мыши и крысы, товарищей убивают пачками.

·       Русские и украинцы — один народ.

Всё это мы знали и раньше, теперь нам решили всё разложить по полочкам и покопаться в глубине этих полочек. И тут возникает вопрос, который автора этих строк, например, волновал с самого начала: «Зачем?» Зачем нам полочки?

Представим себе, скажем, 1943 год. Сталинград. Советские журналисты сажают под камеру пленных немецких солдат и слушают их исповеди, главная из которых — о том, как им было трудно на войне. Копаются в причинах, побудивших их идти воевать. Снимают в разных ракурсах. И у каждого перед мордой — горящая свеча. Как в «Вернувшихся», авторы которого решили, что это удачный художественный приём. Ход такой для усугубления трагизма. Что-то вроде поминальной свечи. Лица рассказчиков драматически подсвечиваются отблесками пламени, напоминая, что перед нами масштабная трагедия. Свечи придают не только драматизма, но и красоты. Красивая, почти древнегреческая трагедия целой нации. Не проходим мимо. Склоняем головы.

На самом деле — слишком красиво, чтобы быть трагедией. Красота всегда гуманна. Можно ли быть слишком гуманным в ущерб чему-то? Или у этой добродетели не может быть продолжения — порока? До последнего времени думалось, что нет, что много гуманности не бывает. Если кажется, что гуманности много, — значит, это что-то другое.

В случае с «Вернувшимися» попытка человечности оборачивается неуместностью. Война разделила мир на чёрное и белое. Полутонов на войне не бывает, как, по большому счёту, не бывает и диалогов. Человек, направивший оружие на другого человека, — враг. И ничего больше — до определённого момента. У этого человека есть сердце, душа, мозг и печень, у него есть семья, дом, родина, увлечения. Может, он любит природу, а в перерывах между убийствами фотографирует бабочек и волонтёрит в кошачьем приюте. Но пока его автомат направлен на людей, ничего из этого нас не интересует и интересовать не должно. Он — мишень.

Разбираться в причинах его озверелости будем потом — после победы над ним, над такими, как он, и над теми, кто послал их убивать. Если их самих не отправят на тот свет. Немного подождём с гуманностью.

Германия уже прошла этот путь — был разгром и долгая, тяжёлая денацификация. Кинематограф Германии тех лет целиком был поставлен ей на службу. Были запрещены практически все довоенные фильмы, за исключением лишь стопроцентно развлекательных. Надолго улеглись на полки фильмы, в которых присутствует нацистская символика, действуют члены НСДАП, упоминается Гитлер — то есть все картины, где так или иначе, даже по косвенной, в положительном или нейтральном ключе затрагивается тема нацизма.

В те годы снималось немало фильмов о последствиях Второй мировой войны и нацизма как такового. Но это были картины о прямых и очевидных жертвах — в основном о травмах «маленького человека», в той или иной степени раненого идеями Гитлера. Например, первый фильм известного немецкого режиссёра Александра Клюге «Прощание с прошлым» (1966), который затрагивает тему психологических последствий нацизма в послевоенной Германии, — о еврейке Аните, которая не может расстаться с прошлым. Оно настигает её всякий раз, как только она пытается в очередной раз найти своё место в жизни, и в итоге последним её пристанищем становится тюремная камера. Фильм заканчивается цитатой из Достоевского: «Каждый во всём виноват, но, если бы каждый это знал, у нас был бы рай земной».

Таких фильмов было немало по обе стороны Берлинской стены. Потом денацификация постепенно сошла на нет. Потом прошло ещё время — и немецкий кинематограф стал поглядывать в прошлое немного другими глазами. Всякий здравомыслящий человек отдавал себе отчёт в том, что любой эсэсовец — тоже жертва нацистского режима. Кроме того, кинематографисты осознавали и то, что основной поток гитлеровской пропаганды шёл через экраны. (Поэтому до сих пор множество довоенных фильмов лежат в архивах и пока доступны лишь профессионалам).

Прошло немало лет, прежде чем немецкие режиссёры отважились предъявить граду и миру кино о нацизме, снятое как бы изнутри — о тех немцах, что прониклись идеями Гитлера, его враньём про «если бы мы не напали — они бы напали» (впрочем, некоторые историки сейчас склонны считать, что он был не так уж и неправ в последнем утверждении) и отправились на восточный фронт. Наиболее удачным и показательным среди совсем небольшого количества фильмов на эту тему стал минисериал «Наши матери, наши отцы» Филиппа Кадельбаха — о компании молодых людей, отправляющихся на войну полными энтузиазма и патриотизма, но вернувшихся сломанными, разочарованными, с тяжёлым посттравматическим синдромом. Это те, кому повезло вернуться…

Кто-то скажет, что опыт фашистской Германии нам ни к чему, что история никогда не повторяется, что нельзя сравнивать нынешнюю Россию с нацистской и постнацистской Германией. Да, механически переносить опыт, конечно, нельзя, да никто и не переносит. Но вглядываться в опыт и осмыслять его надо. Этические моменты никто отменить не может. И не всякого человека можно и нужно очеловечивать — по крайней мере не во всякий момент.

Многие, насколько известно, бросили смотреть «Вернувшихся» через десять минут. Их можно понять — первая часть фильма посвящена ужасам, через которые пришлось пройти «героям». И у зрителя возникает недоумение: «Мы должны их пожалеть?!» Не все досмотрят до конца, где участники расскажут о своём желании воевать дальше и о том, что Украины не существует, а всё это — русские земли. Неаккуратность драматургии ведёт к размытию замысла, и поганое словосочетание «наши мальчики» без спроса навязчиво лезет в голову. Хотя понятно, что хотели не про это.

Если спросят: «А какое кино про войну сейчас надо снимать?» — отвечу, что российским режиссёрам сейчас лучше никакого. Как-нибудь потом…