«Тюремная цензура вышла на новый уровень»

В ноябре политик Алексей Навальный пожаловался, что ему не выдают письма от жены – цензор якобы находит в них «признаки приготовления к преступлению». В это же время стало известно сразу о нескольких случаях жёсткой цензуры переписки в отношении политзаключённых. «Сота» расспросила адвокатов и правозащитников о том, как изменился контроль за перепиской заключённых. О правилах переписки в военное время, новых запретных словах и способах обойти цензуру, читайте в материале.

 Алексей Навальный рассказал, что цензоры в ИК-6 Владимирской области фактически запретили ему переписку с женой. По его словам, каждый день его уведомляли об изъятии очередного письма – «так как в нём содержатся признаки приготовления к преступлению». «Все последние письма постигла такая же участь, – посетовал политик. – И я пишу ей “Юля, хватит преступление готовить! Лучше борщ детям приготовь”. А она не может остановиться. Всё придумывает и придумывает новые преступления. И всё пишет и пишет мне о них в письмах».

Дело, впрочем, не столько в ужесточении цензуры, а в персоне Навального, – считают опрошенные «Сотой» эксперты. Юристы, адвокаты, правозащитники утверждают: контроль за перепиской не усилился, если речь идёт об «обычных» заключённых, осуждённых по неполитическим статьям. Однако если мы говорим об антивоенных активистах или фигурантах громким дел, то цензура не только усугубилась, но даже «вышла на новый уровень».

Так, почти всё лето не получал писем активист Андрей Трофимов, находящийся в СИЗО-1 Твери. Затем о жёсткой цензуре в ФКУ СИЗО-5 Екатеринбурга сообщил осуждённый за фейки о российской армии кировчанин Ричард Роуз. Сначала администрация не отдавала и не отправляла его письма, а потом цензоры стали вымарывать имена адресатов. В ответе на запрос руководство изолятора объяснило, что в вычеркнутых фрагментах якобы содержались «оскорбления и ненормативная лексика».

В то же время в столичном СИЗО-5 уничтожили три письма, которые предназначались автору телеграм-канала «Протестный МГУ» Дмитрию Иванову, осуждённому за «фейки» о российской армии. 

Получил письмо — в ШИЗО

Написать письмо заключенному можно через сервисы «ФСИН-письмо» и «Зона-телеком», обычной «Почтой России» или через проект «Росузник». Кроме того, можно найти в сети группы активистов, которые помогают отправлять открытки политзаключённым. В последнем случае цензоры изучат содержание отправлений с особым вниманием, говорят опрошенные «Сотой» эксперты. Помимо «политических» администрация пристально следит за перепиской осуждённых по экстремистским и террористическим статьям.

Закон разрешает заключённому получать письма от любых адресатов и писать кому угодно. Но на практике администрация может ввести свои запреты. Об этом на условиях анонимности рассказал «Соте» координатор фонда помощи заключённым «Русь сидящая». По его словам, с недавних пор осуждённым запрещают отправлять письма в фонд. «Не так давно женщина из колонии передала письмо с освобождающейся женщиной, – рассказывает собеседник «Соты». – Уже на свободе его просто кинули в почтовый ящик. Там говорилось: “нам запретили писать в Русь Сидящую – всем”. 

Газету-самиздат «Тюремный вестник», наоборот, не пускают в учреждения ФСИН. Как рассказал «Соте» основатель проекта Пётр Лосев, это заметили в сентябре. «Мы полагаем, что на федеральном уровне была дана устная отмашка не передавать её заключённым», – отметил он. По его словам, вместе с самиздатом всегда отправляли пустой конверт для ответа, чтобы заключённый мог сообщить о получении «Вестника». В сентябре из нескольких сотен подписчиков ответили только двое. По данным Лосева, около 30 заключённых вовсе наказали за получение «Вестника». «Некоторых людей после получения нашей газеты сажали в штрафной изолятор, ухудшали условия содержания, – утверждает он. – Да, формально помещение в ШИЗО могло выглядеть как взыскание за поднятый воротничок робы, но неформально – за переписку. Один из таких примеров – 55 суток, которые провёл в ШИЗО политзаключенный Владимир Домнин». 

Как утверждает Лосев, в некоторых случаях администрация говорила заключённым, что его якобы признали экстремистом или иностранным агентом – поэтому получать от него корреспонденцию нельзя. Также сотрудники ФСИН ссылались на отсутствие у «Вестника» регистрации СМИ. Однако Лосев пояснил, что издание с тиражом менее 1000 экземпляров не обязано регистрироваться, а отправлять самиздат личным письмом закон не запрещает. По его мнению, на самом деле администрация просто хочет лишить заключённых доступа к информации. «Сейчас мы обсуждаем с юристами, каким образом на это реагировать, – заявил он. – В первую очередь, конечно, хотелось бы получить официальный комментарий ФСИН России».

Секретный приказ Минюста

Сотрудники ФСИН далеко не всегда объясняют, на каком основании цензор вычёркивает фрагменты текста или изымает письмо. Юристы, сотрудничающие с «Тюремным вестником», попытались выяснить, почему в столичном СИЗО-5 уничтожили письма к Дмитрию Иванову. Для этого они подали в суд иск с требованием признать действия сотрудников изолятора незаконными. В процессе выяснилось, что письма уничтожили на основании секретного приказа Минюста. По словам юриста Сергея Бурякова, это приказ от 16.08.2006 № 264 «Об утверждении Инструкции по цензуре корреспонденции подозреваемых и обвиняемых, содержащихся в СИЗО УИС и осуждённых, отбывающих наказания в виде лишения свободы в учреждениях УИС». Документ предназначен для служебного пользования и нигде не публикуется. Юристы рассчитывают, что в суде им удастся ознакомиться с его содержанием.

Источник, близкий к Минюсту и администрации президента, сообщил «Соте», что этот приказ предназначен для цензоров – «чтобы они знали, на что обращать внимание и что вырезать». Этот документ существует примерно с 60-х годов прошлого века «и несколько раз трансформировался». Собеседник также отметил, что лично знакомился с некоторыми жалобами заключенных на цензуру переписки. Опасные, по мнению цензора, строчки могли перечеркнуть или вырезать ножницами целые абзацы.

По словам источника, в СИЗО цензурой могут заниматься и следователи. Так, если обвиняемый пишет родственникам о каких-либо обстоятельствах, которые могут смягчить предстоящий приговор, письмо может не пройти цензуру. А бывает, что администрации не понравились жалобы заключённого на условия содержания или избиения, и в качестве мести ему запрещают переписку. 

Юристы, сотрудничающие с «Тюремным вестником», попытались обжаловать отказ администрации СИЗО-1 Твери передавать письма Андрею Трофимову. Оказалось, что сотрудники даже не выдали заключённому акт об изъятии поступивших на его имя писем. Судья согласилась вызвать для объяснений нового цензора и начальника отдела оперативной работы по цензуре. После этого сотрудники перестали конфисковывать поступающие для Трофимова письма – и отдали все изъятые ранее. По какой причине письма изымали и держали столько времени, выяснить не удалось.

Портрет цензора и запрещённые слова

Собеседники «Соты» отмечают, что зачастую подход к цензуре переписки зависит от личности цензора в конкретном учреждении. А некоторые запреты проистекают не от злого умысла, а по причине «раздолбайства, самодурства» или перегруженности сотрудников. «Письма забывают на почте, теряют, а сами цензоры уходят на больничный или в отпуск, – объясняет Пётр Лосев. – Кроме того, работа цензора, давайте честно, далеко не самая благодарная. А объём этой работы колоссальный, и человек может просто с ним не справляться вовремя». 

Собеседник «Соты» из фонда «Русь сидящая» говорит, что цензор во Владимире, где за заключенными следят особенно пристально, мало чем отличается от цензоров других регионов. «Это обычная женщина, которая идёт на почту, забирает письма и тупо их читает», – поясняет он. 

У волонтеров, организующих перепискиу политзаключенных с группами поддержки, есть примеры нелепых решений цензоров. «В СИЗО-5 Москвы в качестве цензора устроилась, предположительно, психически нездоровая девушка, – рассказывает Алёна, волонтер “Открыточного проекта Алексея Миняйло”. – Возможно, она не умеет читать. Возможно, они просто угорают – никто не проверял. Вымарывает списки продуктов, которые просят прислать. И, скорее всего, им за это ничего не будет».

По словам Алёны, цензура переписки менее однородна, чем её принято описывать: «Периодически в учреждении появляется кто-то с особенностями восприятия мира, или, как принято говорить, ****тый на голову, и устраивает фестиваль бреда, из которого выводят правила типа “иностранные слова нельзя”, – сетует волонтёр. – А так как мало кто подолгу там работает, то каждый раз какой-то новый бред». 

Волонтёры предполагают, что некоторые учреждения, например СИЗО-1 в Йошкар-Оле или СИЗО-1 в Краснодаре, цензурируют письма из-за упоминания слов «правозащитник» и «ОВД-инфо».

По наблюдениям адвоката Бирюковой, цензура переписки заключённых стала ужесточаться около года назад. Она рассказала, что цензоры или оперативники стали просить заключённых переписать письмо или убрать оттуда конкретные слова либо информацию. «Была ситуация, когда осуждённый в письме мне подробно писал о ситуации с избиением другого осуждённого, – говорит Бирюкова. – Либо писал супруге, что в колонии отсутствуют врачи, поэтому ему не оказывается медицинская помощь. Или что в ходе встречи с представителем прокуратуры тот ему сообщил, что знает о действиях и словах сотрудника колонии и что накажет их. Такие письма были ему возвращены, он потом лично мне их передал при встрече». В другой колонии не отправляли письма, где критиковалась работа некоторых сотрудников, которых называли по именам. А также письма с просьбой осуждённого подписать его на определённую газету.

Волонтёр Алёна предполагает, что заключенным лучше не писать «обо всём, что стало незаконным в последние годы» – например, про взаимодействие «с фондами какой-нибудь борьбы». 

Адвокат Ирина Бирюкова советует не обсуждать в переписке политические темы, особенно «на злобу дня». «С вашей стороны это может не казаться каким-то триггером для правоохранительных органов, но может привести к возбуждению уголовного дела в отношении осуждённого, – объясняет она. – Когда человек находится в колонии, то все чувства и отношения как к людям, так и к различным ситуациям обостряются. Осуждённый не обладает всей полнотой информации, пытается выяснить больше». А ещё заключённый может попытаться обсудить новости из письма с сокамерниками или донести до них свою точку зрения. В условиях, когда в камере есть сотрудничающие с администрацией заключённые, высок риск, что политические споры станут поводом для нового уголовного дела.

Вместо тревожных и опасных тем в письме лучше описать фильм, рассказать, как выбрали профессию, или приложить фото котов, – говорит волонтёр Алёна. «Мне кажется, вообще плевать, про что писать, – уверена она. – Я бы подключила нейросеть [для переписки с заключёнными], если бы умела, чтобы ей регулярно отвечали и сообщали о себе». В открытках, где мало места, волонтёры советуют писать слова поздравления и слова поддержки. 

«Мама, поправь очки»

Если вам всё же необходимо передать в письме информацию, которая может заинтересовать цензоров или оперативников, – есть способ сделать это безопасно. Собеседники «Соты» советуют договориться о специальных словах или создать свой «птичий язык». Это может пригодиться не только в переписке. В любом СИЗО или колонии есть сотрудничающие с администрацией, а в камерах нередко стоит прослушка или даже системы видеонаблюдения, предупреждает адвокат Бирюкова. «К политически активным гражданам тайно или явно приставлен осужденный или арестованный с целью сообщать обо всех передвижениях и общении, – уточняет она. – То есть вероятность возбуждения уголовного дела [из-за неосторожных разговоров] очень велика».

Кроме того, следят и за телефонными разговорами, уверен координатор «Руси Сидящей». Речь не только о приложении «Зонателеком» (контролируемое ФСИН, обеспечивает как аудио-, так и видеосвязь), но и о нелегальной мобильной связи. «Русь Сидящая» всегда рекомендует заключенным выработать «секретные слова» для общения с родственниками и адвокатами. Эти слова могут выглядеть совершенно безобидно, но означать, что человеку, например, срочно требуется медицинская или финансовая помощь. «Когда я сам отбывал наказание, у меня для мамы был такой секретный код. Я ей говорил: “мам, поправь очки”. И она знала, что мне “трындец”, что меня прессуют», – рассказывает собеседник «Соты».

Свой секретный язык для общения с доверителями есть и у Бирюковой. «С каждым осуждённым правила переписки проговариваются сразу на встрече, если он решается обратиться за помощью, а я беру в производство его дело, – рассказывает адвокат. – Эти правила заключаются в использовании, как мы называем, птичьего языка. Я немного знакома с тюремным жаргоном. Одно время в силу необходимости по работе я его изучала. Используем иногда его». 

Однажды доверитель Бирюковой писал супруге о плохом состояние здоровья. Письмо не пропускали, возвращали назад без объяснения причин. Поэтому ей «пришлось учить родственников» общаться так, «чтобы острые вопросы или просьбы были понятны в переписке и прошли цензуру». 

Адвокатские тайны

Порядок переписки с заключёнными регламентирует ст. 91 УПК и правила внутреннего распорядка (ПВР) СИЗО или исправительного учреждения. При этом письма от адвоката или лица, оказывающего юридическую помощь на законных основаниях, цензуре не подлежат. Впрочем, если у ФСИН будут «достоверные данные» о том, что там есть «сведения, направленные на инициирование, планирование или организацию преступления либо вовлечение в его совершение других лиц», письма вскроют и прочтут. 

Адвокат Ирина Бирюкова рассказала «Соте», что в присутствии защитника сотрудники ФСИН, как правило, не просматривают бумаги. Но бывает, что это делают позже – без лишних глаз. «Когда адвокат уходит, пока осужденного ведут в камеру или отряд, могут “попросить” посмотреть бумаги либо вовсе отобрать, – поясняет она. – При этом осуждённый часто не может как-то повлиять на это, поскольку тогда ему на ровном месте “нарисуют” дисциплинарное нарушение и отправят в штрафной изолятор». 

По мнению Бирюковой, адвокатское сообщество сейчас вряд ли сможет добиться запрета на цензуру переписки с доверителями. Но решить проблему «точечно» в отдельно взятом случае пока ещё можно. Впрочем, это не касается громких политических дел. «По таким осужденным, как Навальный, Яшин, Горинов, Кара-Мурза, мало что может работать, поскольку решения по ним принимаются на более высоком уровне, – считает Бирюкова. – А по более, скажем так, простым осуждённым это можно решать оглаской, обращением в вышестоящие надзирающие органы». Она добавляет, что начальника колонии или СИЗО мало интересуют «совместные с коллегами письма, призывы к совести, обращения в комиссию по защите прав адвокатов».

Впрочем, обращение с иском в суд адвокат также считает эффективным методом борьбы с незаконной цензурой переписки. Разговаривать же с сотрудниками ФСИН и пытаться решить проблему «на месте», по её мнению, бесполезно.