Начало двенадцатого. На выходе из метро «Марьино» группами по десять человек стоят полицейские. Один перекресток, пешеходный переход, и я у храма «Утоли мои печали». Через дорогу автозаки и специально подготовленные двусоставные автобусы, окна в них заклеены черной тканью. До отпевания два часа. Пришедшие проститься с Алексеем Навальным уже заняли всю выделенную для них на территории храма площадь. Место для прессы по другую сторону ограждений, и, чтобы попасть внутрь, приходится протискиваться через калитку, проталкиваться между людей. Взрослые, пожилые, юные, на инвалидных колясках, подростки, дети. Букеты в их руках мешаются в толпе, и они просовывают цветы сквозь решетку ограждений.
– Вы наши? – спрашивает богатырского вида мужчина в красной шапочке и тычет в мою пресс-карту.
– Тут все наши – отвечает ему бабушка, стоящая рядом.
– Наши, – киваю я. – Вы откуда?
– Из Воронежа приехал.
– Вас можно сфотографировать?
– Конечно. Меня тут уже все, кто могли, сняли. Наговорил себе на статью.
Тем временем, оператор RTVI выстраивает кадр, корреспондент репетирует. Фотографы бегают вдоль толпы, несмотря на повторяющиеся просьбы полицейских вернуться за ограждения. Очередь начинает огибать храм. Кто-то слепил снежного ангела и вложил ему в руки бутон розы.
– А я тоже была журналисткой.
– Оборачиваюсь на голос и вижу перед собой молодую женщину. Белые розы в ее руках перевязаны черной лентой.
– Работала на одной передаче на федеральном ТВ. Нравилось. Потом ушла в декрет, а теперь даже не знаю, как бы я..
– Вы из Москвы?
– Вообще нет, но сейчас да.
– А я не из Москвы, – говорит стоящий за ней мужчина.
– Вам тут кто угодно комментарий даст, – улыбается женщина.
Крупный мужчина средних лет с хэндикамом в руке тоже оказывается журналистом. Только не бывшим, а будущим. Хочет создавать свое медиа в Кемерово, не знает, как. Прилетел в Москву на один день, чтобы проститься с Алексеем Навальным.
Прошел всего час, а конец очереди уже невозможно разглядеть. Люди занимают весь тротуар, стоят с другой стороны дороги, толпятся на крыльце магазина. Внутри пусто. Охранник объясняет: оплата картами не проходит, сеть глушат. И правда, связи в окрестностях практически нет. Новости передаются сарафанным радио: люди рассказывают друг другу, когда обещают привезти гроб и на сколько улиц растянулась очередь. Здесь же можно узнать, где найти горячий кофе и бесплатный туалет. В общепите. Бегу туда. Очередь в уборную занимает все заведение. Большая часть людей с цветами и явно зашла в кафе не за кофе. У дверей с силуэтами мужчины и женщины стоит охранник, он принял на себя роль регулировщика и со впечатляющей скоростью распределяет людей.
– Кабинка в мужском подойдет? Отлично, девушка, проходите. Нет, для мужчин сегодня только писсуары, молодой человек.
Кто-то спрашивает, не видно ли проходящим мимо женщинам стоящих у писсуаров.
– Если не смотреть, то не видно. О, вам сегодня очень везет! – и он открывает для меня дверь просторной кабинки для людей с инвалидностью.
Охранник держит цветы и кофе, пока люди отлучаются, желает всем хорошего дня на выходе.
Пока меня не было у храма, полиция перегородила подход к нему со стороны метро. Человек с громкоговорителем просит пришедших на прощание проходить через соседние улицы. Напрямую к храму пускают только прессу и иностранцев. Слышны английский, французский, немецкий. Речь иностранцев смешивается с гулом толпы и требованиями силовиков отойти от ограждений.
В попытке найти конец очереди я прохожу квартал, — не нахожу. За спиной раздаются аплодисменты, оборачиваюсь: дорогу переходит Борис Надеждин. Толпа скандирует «Надеждин!», быстро переходящее в «Навальный!». Улица забита людьми. Скольжу по краю сугроба, каждый раз, когда ноги разъезжаются, кто-нибудь из толпы ловит меня под руку и не дает упасть. Аккуратно одетая старушка спрашивает, пропускают ли, если идти по другой стороне улицы. Волнуется, что будут задерживать.
– Скоро лететь к дочке с внуками, боюсь, не выпустят из страны. Только этого боюсь, а вообще не боюсь.
Следующей меня останавливает женщина в белом платке с красными розами в руках. Спрашивает, далеко ли еще до храма. Она отошла с работы всего на пару часов, никому ничего не сказав. Просит взять цветы, положить за нее в храме или на кладбище.
Половина третьего. По очереди проходит новость: началась панихида. До храма меньше полкилометра, но проститься пускают только по двое. Не успеваем. Мужской поставленный голос затягивает:
– «Святый Боже...».
К нему присоединяется женский, еще несколько голосов. Поют по-церковному, а капелла. В воздух поднимается стая птиц. И вот уже все вокруг распевают Молитву Трисвятого: кто в полный голос, кто чуть шевеля губами, шепотом. «Помилуй нас» вторят даже те, кто не знает слов. Люди занимают проезжую часть, здесь движение идет быстрее. Девушка замирает у поющих молитву и плачет. Ее уводит за руку подруга. Меня уносит толпа.
Молитва остается позади. Здесь, на углу храма, люди скандируют «Нет войне» и поднимают цветы к небу. Толпа все громче. Силовиков все больше. Забираюсь на крыльцо магазина, чтобы снять дальний план, и вижу, как под лозунги «Россия будет свободной» вдоль ограды бежит ОМОН. Рядом со мной пожилая женщина. Предлагаю ей зайти в магазин, чтобы не попасть в автозак. Отказывается.
– У меня есть сын. Он по возрасту как Алексей, понимаете?
Кричалку «спасибо, Алексей» сменяет «Навальный – герой России», а нас до сих пор не задерживают. Силовики просто стоят вдоль ограждений. Поток людей заполнил улицу как река — русло. Пришедшие проститься на тротуарах, на каждом крыльце, на протоптанных в сугробах тропинках, даже мост через реку заполнен людьми. Полиция открывает проход к нему через парк, приостанавливает движение машин для прохода граждан. Гаснет самодельная свеча с надписями «один за всех и все за одного», «я не боюсь, и вы не бойтесь» и «любовь победит». Девушка поджигает фитиль зажигалкой и поднимает свечу вверх. «Любовь сильнее смерти», – кричат вокруг.
Другая поднимается по лестнице и показывает стоящим внизу коллаж в рамке с фотографией Юлии и Алексея Навальных с подписью «У вечной любви нет смерти». На обратной стороне коллажа черным маркером: «Не сдавайтесь». У лестницы скандируют «Свободу политзаключенным». С моста всё снимает на камеру юный талантливый эшник Александр Александрович Пелевин в жилете прессы.
Мост заканчивается, а очередь — нет. Если раньше не было видно ее конца, теперь я не вижу даже начала. Мы стоим вдоль дороги. Проезжающие мимо машины сигналят в нашу поддержку. Все стараются быть вежливыми, через сугроб поверху лезет только пресса и совсем небольшая часть людей. Я поступаю также.
Через несколько сотен метров движение останавливается: силовики перекрыли дорогу на подходе к кладбищу. Люди заполнили двор у ближайших домов. Совсем юные разлеглись под деревьями, прямо на снегу, другие расселись на расставленных по детской площадке крупных животных из искусственного газона. Большинство осталось стоять.
Совсем молодой парень с кудряшками и большим ртом кричит: «Свободу политзаключенным!». Спрашиваю про Алексея Анатольевича. Оказывается, юноше еще нет восемнадцати. Говорит, Навальный открыл ему глаза, в каком-то смысле привел в политику.
Через дорогу от площадки двухметровый пригорок. С помощью незнакомцев забираюсь на самый верх, и все равно не вижу конца очереди. Народ продолжает прибывать. Вокруг меня кричат «Нет войне с Украиной», «Свободу Кара-Мурзе», не забывают про Яшина, Немцова и Юлию Навальную. Кто-то предлагает включить фонарики на телефонах, и через несколько секунд сумерки мерцают множеством светлячков. Я провожу здесь около часа. В отсутствии связи и новостей, среди готовых впрячься друг за друга незнакомцев. Кто-то говорит, что кладбище закрывается через десять минут. Кто-то говорит, что мы не расходимся.
Люди в скафандрах не дают стоять возле торгового центра: гонят в «конец очереди», у которой нет конца, или требуют зайти в здание. Внутри люди с цветами толпятся у окон, сидят в кафе и пытаются поймать вайфай. Работники никого не выгоняют, относятся с пониманием. Два ОМОНовца на кассе «Вкусно и точка» уходят ни с чем — оплата по кьюар-коду не проходит вне зависимости от взглядов посетителя. Очередь в туалет пришедшие на прощание делят со вторым спецполком.
В полуподвальном помещении кассирша пробивает воду с жвачкой и спрашивает:
– Еще идут?
– Скорее, стоят.
Оплата не проходит.
– Надо еще раз попробовать, сегодня весь день так.
Я киваю и молча прикладываю карту еще раз. Сигнала все еще нет. Кассирша предлагает подождать и говорит:
– Вы представляете, весь день не работает и весь день люди друг за друга платят. Булочку там купить, воду. Сами говорят: «Давайте я за вас заплачу», – и оплачивают. Я столько доброты в один день давно не видела.
Стемнело. Послы и иностранцы разошлись. Силовики стали злее. Не дают выйти за пределы ограждений, провоцируют, не пускают людей в туалет, купить продукты или воду. «Магазин закрыт», – заявляет полицейский на просьбы девушки пропустить ее в работающий торговый центр и преграждает собой дорогу.
Очередь к кладбищу. Люди с цветами. Из проезжающей мимо машины спрашивают:
– Что за праздник?
– Похороны!
Через пару человек от меня тот самый мужчина из Кемерова, с которым мы разговаривали утром. Он стоит уже порядка восьми часов. Незнакомец рядом рассказывает, что шел к могиле не по картам, а за людьми с цветами, и не ошибся.
Еще час – и перед нами наконец появляются ворота Борисовского кладбища. Уже возложившие цветы кричат тем, кто еще ждет в очереди: «Спасибо, что пришли!». Люди поют «Это пройдет» «Порнофильмов». Если очередь к могиле занимает от двух часов для самых везучих и поздних, то само прощание и возложение цветов – максимум минуту. Могила засыпана цветами. Полиция просит людей не задерживаться.
От кладбища в сторону метро «Борисово» вдоль дороги стоит ОМОН. Полицейские мигалки окрашивают все в синий. Женщина плачет, опираясь на ограждение, за ним, на неоновом снегу, лежат цветы. В сцепление двух решеток воткнут бордовый бутон гвоздики. Мимо идут покидающие кладбище люди. Они стирают слезы рукавами курток, обнимают друг друга, пытаются закурить.
По пути к метро стихийный мемориал. Девушка третий раз зажигает упрямую свечу и ставит в снег. Вокруг фотографии Алексея Навального много свечей, роз и синей ручкой на белом листе: «Герои не умирают».
