Новый фильм Александра Сокурова «Сказка» получил лучшую из возможных реклам в России – его запретили.
Сначала не дали показать на фестивале «КАРОАрт», а после не выдали прокатную лицензию. Для часового артхауса – это, как ни странно, огромный успех, который дает ему шанс выйти на по-настоящему широкую аудиторию.
Понять, что так возмутило цензоров в фильме, легко. Не сюжет (его практически нет), не актеры (их нет тоже) – а единственный простой факт. Из четырех главных действующих лиц в фильме двое – Сталин и Гитлер. И они не просто сопоставлены, а абсолютно равновесны. Невнятны, бормочущи, абстрактны – но не отличаются друг от друга. А это в России – уголовная статья, сравнивать СССР и гитлеровскую Германию нельзя.
Сажать Сокурова нельзя тоже, поэтому было принято соломоново решение (так, как его понимают путинские чиновники): распилить ребенка. Ни нашим, ни вашим. Фильм не показывать, режиссера не сажать, как-никак, уважаемый человек, входит в СПЧ.
При этом сама лента (хотя и в скверном качестве) в интернете уже есть. Так мы ее и посмотрели.
Для начала – о технической стороне дела. Хотя актеры и указаны в титрах, в фильме они участия – в том смысле, который мы привыкли вкладывать в понятие «актер», – не принимали. Сокуров взял архивные съемки Сталина, Гитлера, Муссолини и Черчилля, вырезал их фигуры и «заставил» говорить другие слова. Актеры нужны были для озвучки и для наложения их мимики на лица исторических фигур. Нейросети творят чудеса, а диктаторы и Черчилль стоят в этаком предбаннике у врат рая (если это, конечно, рай) в своем вялом посмертии.
Локаций в фильме всего две – это тот самый предбанник у врат и белая уступчатая скала, из которой вырастает трибуна Мавзолея. С последней диктаторы обращаются к морю теней: овеществленной метафоре человеческого моря. В нем мерцают и растворяются отдельные фигуры, то ликующие, то угрожающие, – а само море тщетно бьется о подножие скалы.
При минимализме образов фильма существующие настолько абстрактны, что каждый зритель может трактовать их в меру своей испорченности, то есть начитанности или насмотренности. Захочет – вспомнит тютчевские «Море и утес». Захочет – разглядит архитектуру итальянского футуризма, сможет увидеть и отсылку к «Острову мертвых» Беклина, «предбанник» (не пора ли назвать его Лимбом?) отошлет и к офортам Пиранези, и к руинам римских дворцов (не зря Черчиллю постоянно задают вопрос о бомбежке Вечного города).
А пересекутся две локации за счет образа своего рода «адской печи», у которой в Лимбе греются герои. А лава в ней подозрительно напоминает то самое человеческое море (отсылка к сокуровскому же «Молоху»?).
Другое дело, что, как и во всяком уважающем себя артхаусе, демонстрация этих образов чрезвычайно затянута. И они, и реплики героев, и даже сами герои постоянно повторяются, отражаются друг в друге. На экране одновременно появляются несколько Гитлеров, Сталиных и т.д., они постоянно повторяют одни и те же реплики, ходят туда-сюда по одним и тем же пейзажам. И даже самый недогадливый зритель за время фильма успеет придумать много трактовок всех этих образов.
Сам Сокуров говорит, что реплики героев – никак не связанные в цельные диалоги – он взял из их реальных разговоров: и о том, почему Гитлер не женился на Еве Браун, и о том, что Сталин – еврей, и невнятные фразы про большевиков… Обломки и фрагменты политических дискуссий перемешаны с бытовыми деталями и произносятся на оригинальных языках: грузинском, итальянском, немецком и английском.
Можно гадать, предполагал ли режиссер отсылки, например, к повести Достоевского «Бобок», где покойники в могилах, медленно разлагаясь и теряя остатки смысла, скандалят друг с другом, а над всем этим звучит словечко «бобок» – из могилы, где покойник уже почти перешел в категорию трупа.
Хотя сам жанр посмертных бесед в тягостном ожидании существует и помимо Достоевского – это и «За закрытыми дверями» Сартра, и недавние, отдадим долг кинематографу, «Быстрее, чем кролики» «Квартета И», и многие другие фильмы и тексты со сходным приемом.
Однако этот прием Сокуров, конечно же, подчинил своей манере – которая непривычному к артхаусу зрителю вряд ли покажется удачной.
Намеренное затягивание ленты и повторение ее образов создает тягостный монотонный ритм, который иногда внезапно разбивается какими-то откровенно детскими шалостями.
То Черчилль по допотопному мобильному телефону обращается к королеве, то Гитлер сидит на горшке, а другие герои гуляют мимо унитаза.
Такая карнавализация действия, с одной стороны, понятна, а с другой, заставляет задаться вопросом, а так ли уж нужно искать глубинные смыслы, ведь Гитлер на горшке – это именно и только Гитлер на горшке. Волнующееся человеческое море под ним в этот момент становится лобовой метафорой отношения диктаторов к своим народам.
Так и хочется предположить, что манера Сокурова была способом обхода цензуры по образцу Чернышевского. А вдруг цензор, то есть чиновник Минкульта, не выдержит этого монотонного действия да и разрешит кино, не глядя, как некогда был разрешен роман «Что делать?» с его неподъемным слогом, скучным оглавлением про семейную жизнь и сны Веры Павловны. Но и цензоры за полтора века учли ошибки, и Сокуров снимал «до полной гибели всерьез».
А раз так – они нашли друг друга и превратили артхаус в символ эпохи, который в противном случае остался бы очередным формальным экспериментом на тему «рассуждений художника о власти». Теперь же мы в прямом эфире смогли увидеть рассуждения власти о художнике.
И если успех фильма вызывает вопросы, то успех пеформанса от Минкульта оказался безусловным.
