Депортировать нельзя оставить

Алексей Кузьмич, самый известный белорусский акционист, находящийся сейчас в клетке парижского изолятора, отвечает на вопросы Соты о том, почему он пытался раскопать могилу Ван Гога, зачем нарисовал фаллос на Вандомской колонне и что бы он ответил белорусскому режиссёру, которого хотят депортировать из Сербии. 

Краткая справка       

Алексей Кузьмич широко известен благодаря своим акциям.
В 2019 году состоялась акция «Щит, или Министерство фаллокультуры», где Кузьмич принял таблетку виагры, разделся и нацепил на эрегированный член копию вывески Министерства культуры Беларуси, демонстрируя несогласие с эстетической и политической цензурой перед открытием одной из местных выставок.

В 2020 году состоялась акция «Верую, или Филистерский мир политических животных». В день президентских выборов 9 августа Алексей пришёл на избирательный участок обнажённым и повесил на шею бюллетень с изображением фаллоса, имитируя распятие и завязав себе глаза. В таком же виде он предстал и перед цепью ОМОНа, атакующей участников акции протеста против фальсификаций на выборах. На следующее утро он был задержан у себя в квартире и доставлен в изолятор «Окрестина», где подвергся избиениям.

После Беларуси художник продолжил высказываться через акционизм во Франции.

В 2021 году состоялась акция «Имитация»; Алексей попытался перебраться через ограду Елисейского дворца до резиденции президента Франции Эмманюэля Макрона. «При этом, по сообщению белорусского издания «Chrysalis Mag» - он держал в руках бутылку с неизвестной жидкостью, в которую был вставлен обрывок предварительно подожженной ткани и сопровождался съёмочной группой из двух человек. В таком составе участники перформанса были задержаны по подозрению в насилии с применением оружия. Издание также утверждает, что источник в полиции, с которым удалось пообщаться журналистам издания - подтвердил: что жидкость в бутылке не представляла опасности. Сам Алексей заявил при этом, что «он художник и не хотел совершать насилие». Акция состояла из трёх частей, включающих также видео и письмо, обращённые к Макрону и касающиеся «жертв мирных революций, погибших напрасно». По словам Кузьмича, «его безопасное нахождение во Франции закончилось предупреждением антитеррористического отдела криминальной полиции Парижа», «являющегося карательной мерой», которая может возобновиться в любой момент до конца 2027 года.

В этом году Алексей удивил публику дважды: сначала пытался «раскопать» могилу Ван Гога с лозунгом «Художник, вставай!» в акции под названием «Ренессанс», за что был депортирован в Польшу в соответствии с имеющейся визой, а затем вернулся и осуществил перформанс «Осеменение», пририсовав мошонку к Вандомской колонне в Париже.  

После этого Алексей оказался в депортационном центре в Париже, откуда и обсудил происходящее с нашим корреспондентом Беллой Фокс.

Своё место пребывания он описал так: «Это похоже на коровник с треугольной скошенной крышей, стены и потолок которого обтянуты сеткой. Потолок такая участь постигла из-за побега местного террориста на вертолете. Внутри тут есть прогулочная зона, а камеры рассчитаны на двух задержанных». Всего, по ощущениям Кузмича, в комплексе находится от 6 до 8 бараков с 30 камерами в каждом. Пользование мобильными телефонами разрешено. «Есть столовая и телевизор, вчера показывали «Рэмбо». Можно играть в шахматы или читать. Я подтягиваюсь на клетке и отжимаюсь от каменных плит, а в это время люди открыто курят гашиш… есть и наркозависимые заключённые на терапии. Приезжало телевидение, но поставили в эфир очень избирательный набор кадров».

При первой депортации акциониста условия были хуже: депортационный центр находился возле аэропорта, и двухъярусные нары постоянно сотрясал гул самолётов. 

–  Алексей, в сети самым часто задаваемым вопросом является «Нахуя?». Почему вы решились на вторую акцию в Париже за год ?

– Чтобы было дохуя! 

– Есть ли какая-то цель у ваших последних высказываний в рамках акций «Ренессанс» и «Осеменение»? Чего вы хотели добиться? 

– Я решил вот эти все головешки, которыми утыкана планета, в силу своих возможностей, оживить. И начал с Вандомской колонны и Вандомской площади – самого богатого места Парижа, с большой историей падения этой колонны, историей её возведения вновь… Но эта колонна, скажем прямо, похожа на хуй, особо гадать не надо, что это такое. И на залупе этого хуя стоит Наполеон, но колонна-то эта мертва. Она не работает, она не дёргается, она не пульсирует. В ней нет жизни. Собственно, как и во всём городе Париже: в нём нет жизни, в нём бесконечные надёжные слои культуры, слои бюрократии, слои полицейско-судебной системы, слои контроля и тотального подчинения (как мы видим в период и после Олимпийских игр при увеличении охраны и камер в десятки раз). И эта колонна – как символ Парижа и символ Франции, представляющая собой ни что иное, как мёртвый хуй…Я ходил, ходил, и подумал «а не заработать ли этому хую? Не обнажить ли его? Не оживить ли через него этот город, который назывался ранее городом искусств? Который был ранее столицей искусства?» Ну вот я и решил оживить этот хуй. И планирую оживлять и другие хуи. 

– Почему вы решили протестовать во Франции, а не в более авторитарной стране, например, в Венгрии? Или в еще более авторитарной?

– Не знаю.

– Некоторые сравнивают ваши акции с акциями российского акциониста Петра Павленского. В 2013 году он прибил свою мошонку гвоздем к брусчатке на Красной площади, в 2015 – облил бензином и поджег входную дверь здания ФСБ на Лубянке (за что ему назначили штраф 500 тыс. руб.), а в 2017 поджег здание Банка Франции, призывая к «великой французской революции». Вы знакомы с ним лично? Положительно оцениваете его перфомансы?

– Да, мы в контакте. Оцениваю его перформансы вполне положительно.

– Почему вы не пошли на большее, как Павленский, который прибил мошонку к брусчатке на Красной площади?

– Было лень.

– Не кажется ли вам, что ваша акция похожа также и на акцию «Хуй в плену у ФСБ» в Санкт-Петербурге группы «Война» (в 2011 году акция получила государственную премию в области «Произведение визуального искусства»)? В чём принципиальная разница, если она есть на ваш взгляд?

– Хуй – он выбит на скале ещё в доисторические времена, и не надо на арт-группу «Война» натягивать одеяло апроприации хуя – он ей не принадлежит. Хуй «Войне» не принадлежит, идите на хуй! 

– Есть ли что-то, на что вы не готовы в рамках своих перформансов? Вы уже раздевались, поджигали негорючую смесь, второй раз сели в тюрьму. Ну, в общем, полный экстрим. 

– Две вещи. Первое – я не готов голодать. Поэтому голодовки в связи с уже вторым помещением в депортационный центр Парижа не будет. Второе – я не готов дрочить, и поэтому вместо голодовки я отказался дрочить, пока меня отсюда не выпустят.  

– Своеобразный привет вам передает белорусский режиссёр Андрей Гнёт, которому угрожает депортация из Сербии из-за запроса белорусских властей. Сейчас он находится под домашним арестом и в одном из комментариев под постом о вас в фейсбуке пишет: «Ну, а если Кузьмича депортирует в РБ, будем радоваться и этой жертве, принесенной искусству? А зрители скажут «он знал, на что шёл». Он также пишет в ответах другим комментаторам, что не видит ничего смешного в том, что вы делаете. Но вы, и правда, в каком-то смысле приносите себя в жертву искусству. Вы за это платите цену в виде задержаний и возможной депортации. Эта жертва для вас оправдана?

– Желаю Андрею Гнёту, чтобы его кейс закончился для него максимально благоприятным образом. Я не приношу себя в жертву – я просто играю. Это не жертва – это такой образ жизни. Жертва – это нечто сродни героическому эпосу, сказаниям о славных сынах и дочерях. А сейчас эпоха маленького человека, и это всё пошлые разговоры в пользу бедных – говорить о жертве искусству. Искусство вообще как таковое закончилось: произошла смерть произведения, смерть автора, восстали массы и сидят на троне, как манифестировал Хосе Ортега-и-Гассет. 

О творческом развитии

– Алексей, как вы считаете, какую информацию о вас, о вашей биографии важно знать? Что является важным вкладом в ваше развитие?

– Ни для кого не секрет, что у меня нет специального художественного образования. Отец у меня художник, и в семье посчитали, что одного художника достаточно. Тем не менее я с детства интересовался искусством и был с ним «на ты». В 2021 я поступил в академию медиаискусства ZKM в Карлсруэ, но из-за бюрократических проволочек у меня пропало всякое желание даже начинать учёбу. Я понял, что там готовят не художников, а послушных клерков, которые готовы бегать с бумажками и выполнять любые прихоти системы вместо свободного творчества. Этот путь мне не подошёл, чему я ужасно рад. Первый раз жизнь предоставила мне неимоверную удачу в виде возможности не получить белорусское художественное образование (например, в той же академии искусств, которая поломала не одну судьбу потенциально интересного и живого художника). И второй раз я чуть не наступил на те же грабли, но счастливый случай заставил меня сделать шаг длиннее. В западной Европе образование в сфере искусства несомненно другое, чем в восточной, – но в целом это всё равно системная дрессировка и системная нормализация индивида, который потенциально не такой как все (то есть – художник). В сфере образования в искусстве нужны не художники, а только оформители декора богатой западной жизни, что, по моему мнению, не очень вяжется с искусством. 

– Вам поступали предложения от культурных институций по сотрудничеству или спонсированию ваших перформансов, может быть, в будущем? Проявлял ли кто-то интерес? Вы широко известны сейчас.

– Ещё раньше, после 2020 года, ко мне проявлял интерес ряд культурных институций, например институт Гёте платил мне две тысячи евро в месяц для того, чтобы я изучал немецкий язык. Мне пришлось целых три месяца этим заниматься. Также они оплатили ряд арт-резиденций, где я был: квартиру, перелёт, стипендию. Но, было дело, я им хуй за грант на песке нарисовал, где-то за минуту. После этого они меня в черный список внесли, и, видимо, разослали информацию своим партнёрам. И пока что культурные институции мне денег больше не предлагали. Но есть какие-то частные лица, которым близко то, чем я занимаюсь, и они иногда могут донатить мне деньги какие-то. Спасибо им. Они это делают не для того, чтобы где-то фигурировало их имя. Просто им важно поддержать кого-то живого в современном искусстве. Потому что, как известно, сложно найти сейчас что-то стоящее. Я не говорю о том, что «стоящее» – это я; я говорю о том, что в той же Европе каждый второй, как известно, – художник, и масса всяких «биеннале», «триеннале», «квадриннале», выставок…Но у них есть один интересный феномен: их настолько много и они настолько одинаковые, что сложно что-то запомнить и что-то выделить. 

– Если выйти из этой системы принудиловки и представить, что вы могли бы у кого-то, кто вызывает у вас чувство симпатии и восхищения из современных творцов, стать учеником, по индивидуальной программе творить вместе, совершенствоваться, обмениваться идеями, получать какой-то интересный опыт – кто бы мог быть этим человеком? Кому можно отправить это интервью? 

– Я бы не хотел учителя. Может быть, я хотел его раньше, когда был моложе, но сейчас я понимаю, что любой учитель – это прежде всего личность. А любая личность – это диктатор, по крайней мере в своей сфере, в своём мире. Далеко ходить не надо: например Йозеф Бойс: у него были ученики, но мы не знаем их, потому что он всех подавил, структурировал под своё видение мира. Я не скажу, что я какой-то уникальный; во мне полно шаблонов, стереотипов, возможно, я один сплошной шаблон и имитация. Поэтому зачем мне примерять на себя шаблон великого человека, шаблон учителя и становиться его произведением искусства? Я хотел бы заводить друзей, и у меня есть друзья, с которыми я общаюсь на почве искусства – но обойдусь без учителей. 

– Но вы, получается, являетесь плодом самосовершенствования. Чему вас научил тот опыт, который вы получили в предыдущих перформансах?

– Я как-то свободнее стал двигаться, как-то более драйвово всё стало в последнее время. Опять же «учителя» какие-то говорили, что «вот, ты уехал, сейчас будет сложно что-то сделать; тебе нужно прожить лет 20 за границей, чтобы понять контекст, понять, что происходит, и только тогда можно будет попробовать сделать какое-то высказывание – когда ты выучишь язык, когда ты будешь местным». Если бы я их слушал, я бы, наверное, рядом сидел горевал о том, как они «не нужны никому за границей». В какой-то момент я понял, что быть аборигеном и ходить «трясти яйцами» среди просвещённой публики может быть таким же произведением искусства, ничуть не худшим, а может быть даже более живым и интересным. В какой-то момент я отпустил себя, и, хоть я, конечно, стремлюсь расти и совершенствоваться от работы к работе, делая более точные, мощные и концептуальные высказывания, это не значит, что я должен себя ограничивать и набрасывать на себя какие-то рамки и стереотипы. Возможно, «Осеменение» уступает «Ренессансу» по силе, концептуальности и охвату, но у меня не было сомнений, делать этот перформанс или нет. Я понимаю, что эта работа имеет намного больший смысл, чем все «правильные» и навязанные политические дебри, которые звучат из уст политиков, надевающих на свои звериные морды, благие маски и нимбы. Хотел сделать эти акции одну за другой, сразу, но голодовка и депортация помешали реализации задуманного. 

– За счет чего вы живете? Есть ли кто-то, кто помогает вам, какой-то спонсор?

– Да, есть. Правительство России и правительство Беларуси платят мне деньги, чтобы я разрушал здесь демократическо-оппозиционный строй. 

– Вы всерьез?

– Ну конечно; чтобы я подрывал здесь устои прекрасной России и прекрасной Беларуси будущего. 

– Вы же понимаете, что такой ответ может привести к тому, что ваш запрос на убежище не будет удовлетворен?

– Понимаю. 

– В Сети уже даже шутили на тему «брали ли вы деньги у Леонида Невзлина». 

– Пока не брал, но если у него есть деньги – пусть он со мной свяжется, я с удовольствием их возьму. Чем больше – тем лучше. А кто это такой? Я даже не знаю, кстати. Мне не важно, он в оппозиции к Путину или нет, так или иначе – деньги я возьму. 

Мнение о современном искусстве 

– В каком состоянии находится современное искусство сегодня на ваш взгляд? Например, во Франции? Можно ли хоть что-то из перформансов во Франции сравнить с вашими?

– Акционизм и перформансы во Франции в основном политические: группа Femen, которые пишут политические высказывания у себя на теле и чуть ли не каждые выходные проводят акции; пара художников, акции которых похожи на акционизм; околохудожественные группировки, использующие искусство в своих целях (климатические активисты, например). Для них искусство – просто прокладка-ежедневка для достижения политических, или социальных целей, загнанное в конъюнктуру.

Будь это Metoo, BLM (Black Lives Matter), или что-то феминистическое или гендерное – все эти модные темы, под которые сейчас можно получить деньги или гранты культурных институций. Но никто в современном мире (и тем более во Франции) не может позволить себе быть настолько дерзким, чтобы двигаться в акционизме в направлении арта, сброса социально-политической шелухи и поиска чистого кристаллизованного искусства.  

– А у вас самого есть любимые деятели искусства?

– Прямо «любимых», наверное, выделить сложно, потому как они постоянно меняются. Я интересуюсь то одними художниками и философами, кинорежиссёрами, то другими. Одно время меня интересовал Ян Шванкмайер, например, одно время – Артюр Краван. 

– А как вы относитесь к самому себе? Вы считаете себя живым предметом искусства?

– Нормально, хорошо отношусь. Скорее, я считаю свою жизнь предметом искусства, даже не столько искусством, сколько игрой в искусство. Всё-таки я разделяю эти вещи, потому что «жизнь и тело как искусство» – это что-то сродни модернистам, но в современности любой модернист и любой модерн и авангард будут выглядеть пошло и вульгарно без доли самоиронии к себе. Тому пример Марина Абрамович со своими перформансами на разрыв аорты. В современности это выглядит глупо и пошло. Я понимаю, что я – это просто какая-то нелепость и промокашка, песчинка, и из обстоятельств своей жизни я делаю игры, которые интересны мне и которые могут быть неинтересны более никому. Понимаю, что в этом - и состоит моё искусство - играть с обстоятельствами, которые предлагает жизнь. 

– Может ли искусство включать в себе элементы вандализма? Или это вандализм искусства – говорить, что ваш перформанс – это вандализм?

– Как пострадал памятник Ван Гогу? Никак. Придите на кладбище и посмотрите, есть ли там отличия. Как пострадала Вандомская колонна от водоэмульсионной краски? Никак – не осталось и следа; приехали коммунальные службы и всё вытерли. Все уже забыли, что там было. Работы Бэнкси – искусство или вандализм?

(Как говорится в блоге Кузьмича, свою смытую работу он оценил в полмиллиона евро, еще полмиллиона составил «штраф», который он назначил Парижу. Из этой суммы он согласен вычесть 1750 евро, которые город потратил на смытие краски, и считает, что Париж должен 998 250 евро.)

– Вы могли бы сравнить себя с Бэнкси? Все-таки он старается присутствовать в пространстве анонимно, а вы очень ярко заявляете о себе и являетесь центром всех ваших перформансов. Тут есть принципиальная разница.

– Сейчас прятать лицо – это мейнстрим. Я несколько раз ездил в Испанию и жил там с «вандалами» – независимыми уличными художниками, рисующими на поездах, в метро и на зданиях. Все они скрывают свои лица. То есть мы живём в эпоху, с одной стороны, открытости и метамодерна, где продвинуто умение показать свои слабые и тёмные стороны, а с другой стороны – максимальной приватности и конфиденциальности. Позволить себе показывать своё лицо в это время – авангард. 

– Как, на ваш взгляд, идея может повлиять на людей?

– Она и раньше была очень опасной субстанцией, а в современности это просто мощнейшее ядерное оружие. Особенно в современности, где присутствует так называемый искусственный интеллект, а по факту – это просто манипуляция сознанием человека. За идею мы готовы рвать глотки, уничтожать и стирать в пыль друг друга и самого себя в том числе. Любой, даже самой банальной, самой дурацкой или сумасшедшей идеей можно заразить человека, заставить верить настолько, что он уничтожит собственную маму. Вот, что такое идея. 

– Я видела комментарий одного белоруса, который сказал, что «Кузьмич оставляет за собой выжженное культурное поле и разорванные связи солидарности». Что бы вы ответили?

– После 2020 года все деятели искусств просто помешались на теме заботы и солидарности. На теме новой этики и построении горизонтальных связей и горизонтальности самого горизонта. Всё ровное, все едины, все одинаковы и равны – звучит как шизофренические сказки в пользу бедных. Искусство – это всегда вертикаль; любой художник – всегда диктатор в своём искусстве. Это личность, тоталитатор и тиран, который оставит после себя выжженное поле. 

– Я как раз хотела спросить, зреют ли уже новые идеи, пока вы там в парижской темнице? Ждать ли свежие перформансы, и будут ли они в Париже, или все-таки вы расширите географию, хотя бы находясь внутри Франции (я так понимаю у вас теперь предписание находиться во Франции, поскольку вы подались на международную защиту)?

– Французское государство всеми силами, всеми правдами и неправдами пытается от меня избавиться. Совершенно различными способами. Поэтому я вообще не уверен, что они позволят мне остаться на французской территории и не сделают так, что я не смогу никогда вернуться, хоть у меня есть обстоятельства личного характера, которые позволяют мне здесь находиться. Франция делает так, чтобы максимально меня выдавить отсюда. У меня, конечно, есть другие планы по Франции, но я не уверен, что я здесь снова когда-то появлюсь и не буду депортирован на днях. Я не знаю, где я окажусь завтра – но я знаю, что там, где я окажусь завтра, будет стоять мёртвый хуй. И я знаю, что я захочу его оживить. Или я захочу оживить глыбу, титана – которого закопали и которого сейчас нет, которыми тоже вскопана вся земля. Начал с Ван Гога – возможно, продолжу.

Штраф, сборы и риск депортации

– У вас был суд, и есть, наверное, риск, что вас могут депортировать в Беларусь. В Беларуси, насколько мне известно, на вас заведено уголовное дело. 

– Такой риск есть, да. И ещё не одно уголовное дело появится, когда я в Беларуси окажусь.

– То есть ваша депортация – это прямая угроза вашей свободе на долгие годы.

– Именно так. После последней акции мне дали 26 дней до решения о депортации, а потом добавили ещё один такой срок. Всего в депортационном центре нельзя находиться более 90 дней. 

– Считаете ли вы это оправданным риском ради перформанса «Осеменение»?

– Нужно спросить у французского правительства, оправданный это риск или нет. Они же хотят меня депортировать в Беларусь, а не я сам депортируюсь. На въезде в ЕС через Литву, спасаясь от уголовного преследования, я узнал о том, что после акции «Имитация» в 2021 году я был внесён в список «Fiсhe S» наравне с «джихадистами» и террористами (список лиц, представляющих угрозу национальной безопасности Франции); его упоминание звучит во всех судебных процессах надо мной, и все, кто имеет доступ к информации о нём, относятся ко мне подозрительно и враждебно. Это как клеймо на мне. 

– Алексей, но у вас не было мысли запросить политическое убежище во Франции? 

– А я его уже запросил. 29 августа меня депортировали в Польшу, 5 сентября я прилетел обратно во Францию (меня с трудом туда впустили) – и через несколько дней запросил политическое убежище. Мне выделили жильё, какое-то пособие дали и статус просителя убежища. Но, несмотря на это, меня в итоге закрыли в этом депортационном центре, что является вопиющим нарушением законодательства и моих прав. Просить убежище в Польше я не хочу, так что если меня депортируют туда из Франции во второй раз, и я откажусь от прошения защиты - логично, что меня депортируют в Беларусь. Хотя могут попробовать депортировать в Беларусь и прямиком из Франции. 

– Кто-то пишет, что вы живой подарок пропаганде, и из-за вас многие могут потерять работу, и что вас скоро можно будет пригласить в команду к Протасевичу раздавать интервью на БТ (государственном белорусском телевидении – ред.). Что скажете на это? 

– Пусть сначала вышлют мне аванс. 

– А у вас есть какие-то политические взгляды касательно войны в Украине, например? Россия или Украина, к чему склоняется ваше сердце? Что вы чувствуете? 

– Я люблю как Россию, так и Украину. Даже чисто антропологически во мне совмещаются эти две страны. Вместе с Беларусью, конечно. А текущая политическая ситуация меня интересует в последнюю очередь. 

– Но ведь политическая ситуация влияет на деятелей искусства. Например, художник Алесь Пушкин был замучен в белорусской тюрьме. Как вы к этому относитесь?

– Исключительно плохо отношусь к тому, что Алесь Пушкин был замучен в белорусской тюрьме. 

– У вас есть адвокат?

– Адвокаты, которые очень помогли и вытащили меня после «Ренессанаса», отказались со мной работать, так как я не оплатил их услуги. Мои малоопытные знакомые открыли сбор на 7000 евро, но собрать удалось только 1500, и даже эту сумму нельзя обналичить. На последнем заседании я был уже без адвоката, так как не считаю помощью приход человека, знакомящегося с делом не более получаса и невпопад отвечающего судье. Меня 27 февраля ждёт процесс по привлечению меня к ответственности за «Осеменение», и, может быть, придётся оспаривать в суде право на легальное нахождение во Франции. Итогового суда за акцию «Ренессанс» также ещё не было, и его можно ожидать в течение года, так как была подана апелляция на приговор в виде месяца заключения условно и трёх тысяч евро штрафа. У меня в данный момент нет никакой судимости, но есть ощущение, что местные спецслужбы намерены бесконечно мотать меня по судам, вгоняя в долги. 

След в искусстве

Алексей также сообщил, что после акции «Ренессанс» начались съёмки полнометражного документального фильма о его творчестве. Вместе с Алексеем съёмочная группа (участники Международного фестиваля документального кино в Амстердаме – IDFA) отправилась и в Польшу, куда его депортировали, и обратно в Париж. Акция «Осеменение» попадёт в будущий фильм.

Один из операторов пытался провести скрытую съёмку последнего судебного заседания, в результате чего был задержан полицией. Негативная реакция последовала и со стороны судьи, рассматривающей дело. Кузьмич опасается, что операторы могут быть признаны соучастниками тех его действий, которые нарушают закон по некоторым интерпретациям французского законодательства.

Это не первая попытка снимать полный метр о деятельности Алексея; ещё одна съёмочная группа следит за акционистом уже три года, но не рискует вести съёмки во время перформансов (в связи с чем кадры акций «Транзит» и «Ренессанс» не попали в объектив).