14 марта в «Электротеатре Станиславский» состоялась премьера «Мамочки» – по современной пьесе о тюрьме, стабильности и подавленном бунтарстве. Драматург Тоня Яблочкина пытается понять, как жить вместе людям противоположных убеждений, стоит ли мирить идеологических врагов и как система влияет на повседневную жизнь.
О вечном конфликте «интеллигенции» и «пролетариата» на фоне России 2020-х – в нашем новом материале.
Весна – время театральных премьер. Главные театры Москвы (и не только) обновляют репертуар, попутно пытаясь нащупать, в какую сторону движется современная «театральность». У «Электротеатра Станиславский» (если кто не знает, это новое название Московского драматического театра имени Станиславского на Тверской) этой весной несколько премьер – от откровенно новаторских до вполне традиционных. «Мамочки» – это путь традиционного (хоть и не лишенного черт постмодернизма) театра. Это, казалось бы, очень простая история о типичной русской семье, типичной русской женщине, которая «и на коня, и в избу», – и о типичной русской тюрьме. Вернее, о ее влиянии на жизнь человека и семейные отношения.
«Мамочка», как ее называют в тюрьме, – это Надежда, женщина лет сорока, которая села вместо своего мужа. Так получилось – сильная и волевая Надежда, явно пожалев слабохарактерного мужа, взяла его вину (в мошенничестве) на себя. Только вот никто в семье жертвенность «мамочки» не оценил. Пока Надя отбывала срок, муж завел молодую любовницу и пообещал на ней жениться, сын же и вовсе проникся к матери ненавистью. В тюрьме Надя мечтала поскорее вернуться в родной дом, но дома ей больше не рады. Члены семьи прямо говорят ей, что лучше бы она ушла (куда? к кому?), а за спиной обсуждают «гениальный» план – не отправить ли «мамочку» обратно в тюрьму по доносу, не убить ли, чтобы уж наверняка от нее избавиться.
«Мамочку» драматург Тоня Яблочкина писала как трагикомедию. Сначала кажется, что смысл пьесы – высмеивание знакомых российских архетипов. Каждый персонаж является узнаваемым носителем неких (тоже типично российских?) ценностей. Актеры (в первую очередь Дарья Колпикова, она же Надя, и Евгений Капустин, он же Ваня) – они местами доводят гротескные образы почти до абсурда. Режиссура Евгения Беднякова, одновременно минималистичная и избыточная, бросает сюжет то штиль, то в бурю. События словно бы развиваются близ вулкана, который то спит, то извергается, отчего герои посреди спокойной, в общем-то, сцены начинают паниковать и кричать. При этом «Мамочка» остается смешной. Смешна сама «мамочка», которая, несмотря на обилие положительных качеств, показана хабалистой и лишенной чуткости. Смешны и остальные – ее муж, безвольный интеллигент-мямля, бескомпромиссный сын-бунтарь, что пускает слюни на любовницу отца, эта самая любовница, возвышенная интеллектуалка, которая питается только авокадо, и ее отец, отставной военный, что может общаться только оскорблениями и угрозами. Приятно, что за разбором штампов а-ля «русская баба», «хипстеры», «интеллигенция» и «вояка» скрывается нечто большее, чем просто желание высмеять их негативные черты. «Мамочка», притворяясь несерьезной, все же оказывается глубже – картиной русской тоски в стиле Чехова, и это действительно классическая «чеховская» пьеса, в которой основное действие вынесено за сцену, то есть во внутренние, фрагментарно показанные, переживания героев.
Конечно, нельзя не отметить, как в «Мамочке» показаны разные образы жизни, что не дополняют, а стремятся вытеснить друг друга. Первая группа – это работники духовного труда, читающие умные книги и слушающие на досуге, нужно полагать, Бетховена. Таковы сын Надежды, ее муж и новая любовница мужа. Это люди культурные, образованные, с зачатками героев Сопротивления, но – слабые. Их бунтарский дух давно сломлен. Муж может на кухне жаловаться на «право сильного» и «проклятую систему», что обязательно сломается... как сломается, он не знает, потому что не из тех, кто способен на какие-то действия. Сына он воспитал таким же – он инфантильный, с зачатками интеллектуала и хипстера, при этом весь его бунт заканчивается на выпрыгивании из окна. Конечно, эти культурные, бунтующие в душе персонажи настроены против «мамочки» – представительницы второй группы, которая отвечает за «глубинный народ». «Народных» героев тоже трое – кроме Нади, это солдафон Авдеев и подруга Нади из мест лишения свободы Таня. Если первые пребывают в высоких сферах и размышляют о неправильно сложившейся жизни, то вторые просто живут, не пытаясь свой быт как-то осмыслить. При этом толерантное отношение к насилию – одна из их черт. Надя считает, что достаточно запереть домашних дома, словно животных, достаточно – чтобы ее начали любить. И она удивляется, обнаруживая, что муж и сын не бросаются к ней с объятиями после этого. Таня, ее приятельница, привыкла проблемы решать кулаками – собственно, за это и села в тюрьму. Отчасти за «правое дело», но все равно – за убийство. Солдафон Авдеев прямо заявляет, что либо герои выполняют его требования (это спойлер!), либо отправляются в тюрьму – у него есть знакомые, что могут состряпать дело. Два таких разных мира не могут ужиться на одной территории, тем более в маленьком доме. Брак простоватой Нади и университетского преподавателя изначально был обречен. Тюрьма лишь ускоряет их разрыв. Обречены и отношения «мамочки» с сыном – им не найти общий язык, потому что они банально не слышат друг друга.
То, что противоположности не притягиваются, а отталкиваются, Яблочкина показывает через образ еды. Вернее, через пищу земную и пищу духовную. Еда для «приземленных» героев оказывается символом бытового благополучия. Накрытый стол для них равнозначен признанию в любви. «Мамочка» пытается заменить диалог с близкими (и понимание, эмоциональную составляющую) колбасой и мясом. Но членам ее семьи это не нужно. Они говорят и чувствуют иным образом. Зато с «мамочкой» было бы хорошо военному Авдееву – он, человек этого же склада, ставит выше эмоциональности внешнее благополучие. Драматург не занимает чью-то сторону – нет, она пытается понять, можно ли как-то совместить два мира, не поломав героев. Получается в итоге, что нет. Условные «интеллигенты» и «пролетарии» должны разойтись по разным квартирам (домам, областям, городам). Пусть в одной квартире такие, как Надя и Авдеев, накрывают стол под новости на Первом канале и параллельно говорят о ремонте, расширении, зарплатах. А в другой будут размышлять о высоком, читать книги и возмущаться, в какую пропасть катится страна. Тяжело не свалиться в субъективность в данной ситуации, но «Мамочка» все же далека от идеализации обоих миров – в каждом из них есть свои наглецы и трусы, предатели и надзиратели. Нравственного идеала нет ни у тех, ни у этих.
И нельзя было в такой пьесе обойти тему российской тюрьмы. Пусть она менее выражена, но отголоски этого испытания постоянно возникают в истории. Если не углубляться в противопоставление героев, то «Мамочка» – это пьеса о жизни после. Мечты героини о жизни на воле рушатся, столкнувшись с реальностью. Она утратила то, чем дорожила. Имея близких, она не может к ним вернуться – она оказывается не нужна. Нужна она лишь такой же «зэчке», влюбившейся в нее за решеткой. Тюремный опыт Нади сродни военному – и она не умеет с ним жить. Применяя его (в тюрьме главными были сила и жесткость), она «убивает» себя и тех, кого любит. Связь «угнетения-уважения», усвоенная за решеткой, не должна приживаться в обычной жизни. Оттого Надя и терпит поражение – она уже не может иначе. И ее путь – либо обратно в тюрьму, либо к такой же несчастной и отверженной всеми Тане. Возможно, вместе у них получится справиться с последствиями заключения.
«Станиславскому» же можно лишь пожелать побольше таких глубоких (и не скучных) постановок. С «Мамочкой» у них получилось.